Стеша вернулась к окну, замахнулась. Существо с той стороны склонило лысую голову к плечу, сложило губы в хоботок и стало похоже на мерзкую огнедышащую пиявку.

— Мы за тобой… — На стекле распласталась узкая ладонь. Выгоревшая до кости плоть, почерневшие ногти. — Впусти…

Мы? Сколько же их там?! Стеша заставила себя смотреть. Заставила себя быть бесстрашной. Черные силуэты, рыжие искры, столбы дыма, взмывающие к звездному небу. Шесть. Или семь. Или все-таки восемь? Да какая разница?! Ей не справиться даже с одним.

— Мы с подарочком…

И голоса у них, словно треск костра: то ли произносят слова, то ли ей просто чудится.

— Вон пошли! — сказала Стеша. Или только хотела сказать, но не хватило сил? — Не нужны мне ваши… подарочки!

— Подарочек… — повторило существо. И безгубый рот сложился в подобие улыбки.

Существо поднесло к стеклу вторую руку, такую же обугленную, с проступающими сквозь ошметки плоти белыми фаланговыми костями. В скрюченных пальцах, словно в стальных тисках, трепыхался заяц. Он беспомощно сучил лапками, изворачивался и стонал. Стеша тоже застонала, потому что по белому заячьему пузу стекала черная струйка крови.

— Бери подарочек! Бери! И пойдем с нами…

Заяц закричал отчаянно и обреченно, когда черный коготь воткнулся в его мягкий живот, когда мех на животе вспыхнул белым пламенем и тут же просыпался пеплом.

Стеша заставила себя молчать. Было трудно, почти невыносимо. Чтобы справиться с хлынувшим с той стороны ужасом, пришлось зажать рот рукой, а для надежности еще до крови впиться зубами в ладонь. Кто-то толкнул ее в спину с такой силой, что она едва не свалилась с ног. Баба Марфа решительным шагом подошла к окну, потянула шпингалет.

— Нет! — прохрипела Стеша. — Они же…

— Отойди! — Голос старухи звучал почти так же, как голос ночного гостя: треск ломающихся в лесном костре веток. Или треск ломающихся костей? Сначала малоберцовой, потом большеберцовой, потом бедренной…

Стешу замутило. Нож Серафима, который она все это время сжимала в руке, упал к ее босым ногам. Потянуло холодом от открытого окна. Баба Марфа скинула на пол горшок с каким-то чахлым цветком и грудью легла на подоконник, почти наполовину высунувшись наружу. Теперь между ней и чудовищем не было никакой преграды, пусть даже и такой ненадежной как стекло. Теперь они смотрели друг на друга в упор. Оба черноглазые, оба яростные, оба смертельно опасные.

— Прочь, — проскрежетала баба Марфа, а потом неуловимо быстрым движением плеснула что-то в лицо чудовищу.

В первое мгновение ничего не происходило, а потом существо закричало так мучительно и душераздирающе, что Стеше теперь захотелось закрыть не только рот, но и уши. А в следующий момент ей захотелось закрыть и глаза. Потому что прямо перед ней происходила чудовищная и одновременно невероятная метаморфоза. Обратный, совершенно чуждый законам природы процесс. Каркас из обуглившихся костей и ошметков кожи вдруг начал обрастать плотью. Мертвое и полуистлевшее обрастало живым: мышцами, сухожилиями, хрящами, кровеносными сосудами, нервными стволами, кожей, волосами, зубами, щетиной. На месте черных дымных провалов появились глазные яблоки. Глаза существа — или теперь уже человека? — бешено вращались в глазницах, радужка наливалась цветом, а белки — кровью. Человеку было больно, мучительно больно. Как если бы с него сдирали кожу, но наоборот. Стешу замутило, в ушах зашумело, но она заставила себя смотреть и слушать.

Мужчина перестал корчиться, уставился ярко-синими глазами прямо перед собой, провел указательным пальцем по запавшей, поросшей щетиной щеке и заговорил почти нормальным, почти человеческим голосом:

— Ну, здравствуй.

— Здравствуй.

Баба Марфа всматривалась в лицо мужчины с выражением какой-то мучительной требовательности.

— Вот и свиделись, Маша…

— Вот и свиделись…

Баба Марфа вдруг сдернула с головы платок. Длинные волосы ее были цвета воронова крыла: ни единого седого волоска. Белизны этому угольно-черному добавляли лишь падающие с ночного неба снежинки.

— Не знала, что придешь ты, — сказала она с какой-то непонятной тоской.

— Я тоже не знал, что приду я, — усмехнулся мужчина. — Впустишь?

На мгновение Стеше показалось, что впустит, распахнет настежь сначала окошко, а потом и дубовую дверь. Заходите, гости дорогие! Заносите свои подарочки!

— Нет, — сказала баба Марфа. И у Стеши от сердца отлегло.

— Понимаю. — Человек кивнул.

— Сама к тебе выйду. Отгонишь свору?

— Отгоню.

Он обернулся, и темнота за его спиной вспыхнула дюжиной желтых огоньков. Глаза. Это были те самые звериные глаза, которые Стеша уже видела в болотном лабиринте.

— И остальные пусть уходят. — Баба Марфа утерла лицо платком, а потом снова повязала его на голову. Движения ее были резкими, руки дрожали.

— Тебе ли их бояться… — Мужчина отступил от окна.

— Вы ж не за мной пришли. — Баба Марфа тоже отступила от окна, обернулась к Стеше, велела: — Окно закрой и дверь за мной запри. До рассвета никому не открывай.

— Вы пойдете туда? К этому… чудовищу?

— До рассвета дверь не открывай!

— И вам?

— И мне. — Баба Марфа помолчала, а потом добавила: — Если до рассвета приду, даже если проситься стану, не отпирай.

— Но как же… — Не было у Стеши ни правильных слов, ни правильных вопросов. Только одного она сейчас хотела больше всего: чтобы баба Марфа осталась, чтобы не уходила с этим… существом. — Не надо.

— Закрой рот, окно и дверь, — сказала баба Марфа, глядя сквозь нее. — Ложись спать. На рассвете я вернусь.

— А если не вернетесь? — Наверное, это был неправильный вопрос. Неправильный и страшный. Но баба Марфа все равно на него ответила:

— А если не вернусь, забирай малую и уезжай.

— Куда? — спросила Стеша растерянно.

— Куда хочешь. — Баба Марфа пожала плечами, надела валенки, набросила на плечи полушубок и вышла в ночь.

Стеша тут же метнулась к двери, задвинула железный засов, прижалась лбом к шершавой