— Да вы курите, ваше сиятельство, — подался вперёд Николай. — Право, мне весьма неловко смущать и стеснять вас в собственном доме.

Любезность ваша столь великодушна...

— Полноте, Николай Павлович! Это я так, сомнение взяло: а вдруг?

— Китай натравят на Россию?

— Да, — не выпуская сигары, подтвердил свои опасения граф Муравьёв, и в его голосе послышалась тревога.

— С Англии станется, но вряд ли в скором будущем, — откинулся на спинку кресла Игнатьев. — Она, как минимум, полвека будет переваривать всё то, что заглотила. Англия напоминает мне питона или удава, я не очень разбираюсь в этих гадах, но уверен: с аналогией я не ошибся. Англия сильна своим гипнозом, гипнозом своего могущества. Кто поддался этому губительному наваждению, тот обречён на скорое съедение, причём, живьём, со всеми потрохами, простите за натурализм, но это так.

В это время отворилась дверь — вошла прислуга: синеокая красавица в кокошнике, с румянцем на щеках и пухлыми губами. Опуская поднос с чайным прибором на столик, она с кротким любопытством посмотрела на Игнатьева и тихо удалилась. Николай поймал себя на мысли, что сила женской красоты действительно способна вызвать бурю чувств: порой цари женились на дворовых девках, возводили их на трон.

— Хороша? — с лукавым прищуром спросил Муравьёв и кивнул в сторону двери, за которой скрылась красавица.

— Мила, — согласился Игнатьев.

Муравьёв взял чашку с чаем и посоветовал:

— Отведайте.

Николай сделал несколько глотков и восхищённо признался:

— Вкуснее не пробовал.

Так хорошо заваривали чай, пожалуй, только в Лондоне, в российском посольстве. То, что подавали в городских кафе и ресторанах, претенциозно именуя чаем, иначе, как бурдой и ополосками назвать было нельзя.

После чаепития вернулись к разговору о вооружении Китая.

— Подписав Тяньцзиньский договор, — сказал Николай, — Путятин решил ступить на новый, весьма рискованный и скользкий путь сотрудничества с Китаем. Ему показалось уместным взбодрить военные силы маньчжуров за счёт русского оружия. Он полагал, что после этого мы навсегда станем добросердечными соседями, а военная мощь Поднебесной империи будет направляться исключительно против Англии и Франции. Обрадованный своим замыслом, он тут же пообещал предоставить в распоряжение богдыхана русских офицеров-инструкторов и доставить в течение этого года полсотни орудий и десять тысяч ружей.

— Широк Евфимий Васильевич, — неодобрительно отозвался Муравьёв. — А кораблей военных не пообещал?

— Думаю, попридержал. Ему их жалко.

— Всё же адмирал.

— Душой болеет за российский флот.

— Уже похвально. — Хозяин дома вынул из книжного шкафа объёмистый справочник артиллерийских и пехотных войск, открыл главу: вооружение. Какое-то время изучал, пролистывал страницы, нервно теребил усы и, наконец, передал книгу Игнатьеву. — Неужели Петербург пошёл на это? — Он недоумённо развёл руками, и ещё вчера родной и близкий город со всеми его правительственными учреждениями показался Николаю далёким, скучным и внезапно почужевшим. Он даже не нашёлся, что ответить.

— Князь Горчаков против инициации Путятина, но для выигрыша времени решено произвести ратификацию Айгунского трактата, произвести обмен ратификаций Тяньцзиньского трактата, а руководство офицерами-инструкторами поручили мне.

Игнатьев захлопнул справочник вооружений и сказал, что идею усовершенствования китайской армии он разделяет только при одном условии.

— При каком? — живо поинтересовался Муравьёв.

— Сначала происходит утверждение договоров и обмен ратификационными грамотами, затем идёт обустройство пограничных укреплений по левому берегу Амура, отправка поселенцев и служивых казаков в далёкий Уссурийский край, закрепление по мере сил на новых землях, а уж затем добрососедская акция по вооружению Китая.

Хозяин дома аккуратно втиснул толстый справочник на полку книжного шкафа, прикрыл массивную красного дерева дверцу. В её стеклянных проймах дрогнула и раздвоилась люстра. Посмотрев на часы, он погрозил кому-то пальцем: — Эко, засиделись! Ать, и спать.

Полусонный дворецкий проводил Игнатьева до выделенных ему покоев.

Губернаторский дом погрузился во тьму.

— Матери твоей чёрт! — послышался утром сдавленный окрик Дмитрия Скачкова. — П-шла, тырса! Ах, ты…

Грохот и возня в передней, чертыхания камердинера, отнюдь не склонного к ругательствам, тем паче на заре нового дня в гостеприимном губернаторском доме, озадачили Николая и заставили выйти на шум.

— С кем это ты? Разбудил, — не скрывая недовольства, строго спросил он верного оруженосца и прикрыл форточку. — Ещё и сырости развёл — откуда эти пятна на паркете?

— Виноват, — далеко не извиняющимся тоном ответил Дмитрий.

— Стервенция прибилась: шасть и прямиком туда, под рукомойник, — он пнул ногой невидимую тварь и, выговаривая своё право на решительные действия, презрительно добавил: — Блохастая, верно.

— Крыса? — гадливо поморщился Игнатьев и с опаской глянул в угол туалетной комнаты. Загнанный зверь опасен.

— Кошка, — с нотками успокоения в голосе пояснил Скачков и, опережая возможный вопрос, уточнил: — Не хозяйская. Тощая и шипит.

Приблуда.

— И? — с непонятным самому себе раздражением, словно увидел в происшествии недобрый знак, сдвинул брови Игнатьев.

— Спровадил, — махнул рукой Дмитрий, будто поймал в кулак муху.

Я её — тыц! а она — вон! коленку сгрызла, — задрал штанину камердинер, — кровь текёт, шкелета без хвоста…

Он явно ожидал сочувствия.

— Смажь йодоформом, — приказал Николай и похлопал себя по губам, давя зевоту. — У кошек под ногтями трупный яд, рана может нагноиться. — В походе Дмитрий был незаменим.

— Конешно, — дёрнул тот плечом и, нарочно кривясь, стал наливать воду в рукомойник. — И так, как на собаке... заживёт.

"Есть люди, которые делают, не думая, и есть такие, которые думают, но не делают", — быстро умылся Игнатьев и принял из рук своего камердинера ломкий от крахмала утиральник.

— Спровадил, говоришь, "стервенцию"? — в тон Скачкову спросил он вслух и глянул в зеркало: надо побриться.

— В окошко кинул.

— В окошко, значит, — неодобрительно хмыкнул Николай. — А завтра по всему Иркутску пойдёт гулять новость: кидался генерал Игнатьев в граждан российской империи дохлыми кошками, будучи пьян до полусмерти. А там, глядишь, и до Китая долетит: кидался он из окон губернаторского дома, славнейшего и хлебосольного графа Муравьёва, с которым, по всей видимости, и наклюкались в зюзю. А газетчики распишут: граф и его гость швырялись кошками, гуляли…

У Дмитрия отяжелели руки, враз повисли. Большие синие глаза расширились: шуткует барин или как? Не зная, что ответить, насупился.

— Какие граждане? Там караул казачий.

— А караул, по-твоему,