Дома стали выше, окна горели ярче, нам стали попадаться навстречу прохожие. Когда одна парочка не очень трезвых местных жителей направилась в нашу сторону, Чарли прижал меня к своему боку, рявкнул "Госпожа со мной", и парочка отстала.

Мы вышли на перекресток, где хлопали двери, из открытых окон слышались разговоры, а в свете луны можно было рассмотреть по меньшей мере три вывески, вокруг которых кипела жизнь. Правда, что именно там изображено, мы не видели.

Чарли застыл и задумался. Я присматривалась к заведениям. Из одной вышвырнули некое тело, которое нечленораздельно завопило и вернулось назад. Нет, туда мы не пойдем, о чем я и сообщила своему спутнику. Выбрать из двух оставшихся было нелегко — и там, и там смеялись и орали. Я уже пожалела, что отказалась от угощения на постоялом дворе, но тут из одной таверны грянула музыка, и Чарли потащил меня внутрь.

Я окинула взглядом забитое людьми помещение. Среди мужчин попадались и женщины, причем одетые в платья, похожие на мое. Не все, не все — те, кто вились вокруг музыкантов, носили куда как более откровенные наряды. На них были открытые сорочки с глубоким декольте, а плотный лиф приподнимал грудь, демонстрируя богатство наполнения. Рукава сорочек были закатаны до локтей — как я успела рассмотреть из повозки, такое приличествовало только во время работы в поле или в лавке. Эти девицы, пожалуй что, и были на работе.

Девиц было четверо, музыкантов — трое. Одна прильнула к тощему флейтисту, вторая пританцовывала рядом с широкоплечим блондином, который усердно лупил в тамбурин, а две сели по сторонам терзавшего колесную лиру лохматого весельчака с острой бородкой. Все семеро уже изрядно набрались.

Черли махнул разносчице и что-то ей сказал — из-за шума я не расслышала, что. Он кивнул мне, мол, все в порядке. Все, и правда, было неплохо. Публика хоть и по большей части нетрезвая, но к нам никто не лез, а наличие женщин в закрытых платьях показывало, что и мое присутствие тут не сочтут верхом неприличия. Неприличие в этом обществе для женщины могло дорого обойтись.

Вскоре нам принесли по кружке какого-то питья, по плошке вкусно пахнущего рагу и третью, завернутую в тряпицу — с собой. В кружках оказался слабый сидр. Вторым глотком я едва не подавилась — лохматый весельчак запел. О, что это была за песня! И какое исполнение! Не знаю, изобрели ли здесь нотную грамоту, но певец напрочь игнорировал тональность, а попасть в ритм для него оказалось непосильной задачей, поэтому блондин с тамбурином и флейтист волей-неволей подстраивались к нему.

Но публику это не заботило. Песня оказалась на грани скабрезности, и после каждого прозрачного намека зал взрывался хохотом. Я скосила глаза — Чарли от души веселился. Фыркнув, я принялась за рагу.

К счастью, песня закончилась раньше, чем еда, и когда схлынул шум хлопков по ладоням, столам и ляжкам я смогла спокойно доесть. Троица закончила играть и петь (но не пить) и принялась уделять снимание своим дамам. Певец усадил на колени сразу двух, возложив голову с разлетевшимися кудрями на бюст одной и прихватывая другую за выпуклости, от чего та притворно взвизгивала. Флейтист подхватил свою под бедра, к восторгу зала поцеловал и утащил наверх. Блондина с тамбурином его дама поила из двух кружек попеременно, и было понятно, что покидать скамью ему не рекомендуется. Певец что-то прокричал, что было воспринято залом с ревом восторга, и разносчицы бросились обносить публику кружками. Похоже, весельчак решил пропить весь гонорар от выступления. Я от второй кружки отказалась, а Чарли с благодарностью взял. Помня наказ его сестры я встревожилась, но похоже, мой спутник оказался крепким. В любом случае, третьей ему не надо, нам еще назад идти по темным улочкам.

Когда закончилось рагу, я кивнула головой в сторону выхода, мы бросили на стол монеты и вышли наружу. — Ну как, я был прав? — задорно спросил парень. — Прав, прав, только давай сначала доберемся назад, не угодив в неприятности. — Надеюсь, ничего страшнее этого пения сегодня уже не будет, — хмыкнул Чарли. — Это ж надо, такую песню испортить. Хочешь, я ее по-настоящему спою? — Может, лучше что-нибудь другое? Признаться, я не привыкла к таким намекам. — Ты, наверно, образованная, при обители училась? — Училась, — кивнула я.

От сестер неба я знала, что аристократы и богатые горожане отдавали девочек на воспитание в обитель кто на год, а кто и на десять лет. Туда же попадали сироты, если наследство позволяло сделать солидный взнос.

— Гимны не обещаю, — хмыкнул парень, — но подберу что-нибудь попристойнее.

И Чарли запел балладу о бедном менестреле и дочери лорда, которые, разумеется, полюбили друг друга, но не могли быть вместе. У парня оказался приятный тенор, и последние строфы о том, что менестрель уходит искать свою смерть в полный чудовищ лес, он пропел с таким чувством, что рядом с нами кто-то зашмыгал носом. — Да ну вас… — сказала басовито темнота. — И как вас теперь… Потопали дальше, Том. А эти… пусть их… — и шмыгнули в два голоса снова.

От нас удалялись два высоких силуэта, и в руке одного из них блеснуло лезвие. Мы с Чарли посмотрели друг на друга и дальше пошли очень быстрым шагом, почти бегом.

Сальма хотела, было, поворчать, но увидев плошку с едой на всех троих, подобрела.

Девушка с сестрой уже уснули на соседней кровати, а я села на соломенном матрасе и смотрела в звездное небо в окне. Давно не видела такой звездной россыпи — городская засветка лишает небо всякой романтики. Вот только рисунок незнакомый. Я тихо слезла с кровати и выглянула в окно, а потом и вовсе накинула на ночную сорочку плащ и вышла во двор. Отойдя подальше от здания таверны я завертела головой. Да, ни одного знакомого созвездия. Ни тебе Большой Медведицы, ни Южного Креста. С одной стороны видна половинка луны с совершенно чуждым рисунком, а с другой поднималась полная луна поменьше. Ой. До меня дошло, что я и правда в другом мире. По-настоящему. Насовсем. Я отошла к приземистому дереву, прислонилась к стволу и тихо заплакала.