Но хуже всего то, что частично его слова отозвались в ней. Ее душа, и правда, была похожа на истерзанный и частично протухший кусок мяса. Но Мария здесь не за исповедью. Она просто попросила помощи, но далеко не духовной, и теперь ее такой поворот в разговоре даже немного разозлил. Девушка поднялась на ноги, решив блефовать, потому что теперь Филипп казался ей некой непокоренной вершиной.

— Небось ещё и девственник, — пробормотала она себе под нос, но так, чтобы парень ее слышал. — Спокойной ночи.

И она пошла (или лишь сделала вид) обратно в комнату, надеясь, что он ее остановит. А даже если нет — будет повод свалить побыстрее.

Филипп был преисполнен сочувствия к всему живому. Он действительно, от всей души верил в Бога, хотя и намеревался построить карьеру в церкви. Тем не менее, Панфилов был далек от стяжательства. Над такими, как он, нередко смеются даже в самой церкви, но над Филиппом не смеялись. Он казался лучшим во всем. Его ставили в пример. Казалось бы — вот повод возгордиться, но нет. Никакой гордости или чего-то подобного, не было. Лишь порыв, но порыв мог довести и до греха.

Однако пока Филипп об этом не думал.

— Постой, — встрепенулся он, когда Мария встала. — Не нужно. Прости меня. Я не хотел тебя обидеть.

Он протянул руку, коснулся запястья девушки.

— Мне бы хотелось, чтобы ты осталась. Ты не допила свой чай. Мы можем поговорить про… Другое. Если захочешь.

Манипуляция сработала — Сербская довольна. И чего ей так всралась эта идея? Нет, отнюдь не потому, что Мария привыкла получать все, что хочет. Напротив — те, кого реально хотела она, обычно никогда не хотели ее. И это ранило, это доводило до фанатизма, до натуральной одержимости. Ведь почему ей иначе понадобилось бросить учёбу? Влюбилась не в того, кого надо. Мария то и дело ломала свою жизнь в щепки ради тех, кому это даже не было нужно. Из раза в раз.

Так что теперь она чуть хмуро посмотрела на Филиппа и, действительно, села обратно. Но запал на подкаты немного подрастеряла, отчего-то расстроившись. Не девушка, а ходячие эмоциональные качели.

Теперь Мария вздохнула, взяла одну из конфет, развернула фантик, но есть не стала. Просто уставилась на сладость в своих пальцах.

— Ты знаешь, я думаю, все в мире далеко не черное и белое, — неожиданно сказала она. — Люди любят судить лишь потому, что видят глазами, но не умеют чувствовать сердцем. Так им проще. А потом они злятся, что их не могут разглядеть в ответ.

И к чему эти ночные философствования?

— Такова людская природа, — ответил Филипп, — Но… К сожалению, человек слишком верит в свои силы, напрочь забывая о том, что есть Господь. Тот, что может взять его за руку и повести за собой. Ты бы отринула руку Всевышнего, если бы он потянулся к тебе?

Вот его руку она не оттолкнула, означает ли это, что не все потеряно? Может быть, и нет. Невзирая на то, что Панфилов собрался врачевать души человеческие, он был плохо осведомлен в том, что творится в сердце человеческом.

— У меня есть свои причины не доверять Богу, — ответила девушка, чуть поморщившись. — Но об этом как-нибудь потом.

Скорее всего, это «потом» не настанет, но и ей же лучше. Мария просто пыталась соскочить с темы.

— Расскажи о себе, — просит Филипп. — Где ты работаешь, учишься?

В конце концов — он тоже способен к нормальному диалогу.

И все же ей неприятно говорить о себе, потому что Сербская считает и чувствует себя самой большой неудачницей на свете.

— Не один ты собрался помогать людям, — Мария горько усмехнулась, откидываясь на спинку стула и закидывая ногу на ногу. — Я клинический психолог. Вернее, должна была им стать, а теперь простая официантка. Вот тебе и насмешка Всевышнего. Потеряла дело всей своей жизни ради… неважно. Вот такая вот я.

Люди нередко разочаровывались в своей жизни, если не могли достичь желаемого. Сам Филипп тоже, наверное, испытал бы подобное, если бы потерял мечту всей своей жизни. Но ему повезло — Бог шел с ним рука об руку, а вот Марию подхватил сам Дьявол. И это было уже совсем другое дело. Враг рода человеческого едва ли не взнуздал эту девушку, но проиграл, как всегда проигрывал, ибо Бог всегда готов протянуть руку помощи даже самой заблудшей овце.

— Если ты откроешься перед Всевышним, то он поможет найти тебе правильный путь.

Она всегда злилась, когда приходилось это обсуждать. Стыдилась самой себя. А ведь вначале Сербская была очень перспективной студенткой, обожала ходить на практику. Эта учёба была для нее светом в окошке. Но она никого не винит в этой потере. Никого, кроме самой себя. Потому, чтобы не впасть в отчаяние прямо перед новым знакомым, она вновь переключает режим. Подается вперед, упираясь локтями в колени — здесь, в пространстве небольшой узкой кухни, они теперь очень близко друг к другу.

— Ты бы хотел меня поцеловать?

Как просто прикидываться озабоченной дурой, чтобы скрыть внутренние терзания.

Ему эти мысли о пути всегда помогали двигаться вперед. Всегда. Бог вел его по узкому мостику над рекой и Филиппу даже в голову не приходила мысль, о том, что тот может его подвести. Но когда девушка, наклонившись к нему, заговорила о поцелуе, Панфилов невольно вздрогнул.

— Если бы был свободен от обязательств — то да.

А что он мог ещё сказать? Ведь Мария виделась ему очень красивой. И даже мысль о поцелуе родила в нем странную тяжесть в груди.

— Зачем тебе это?

Сербская долго молчит, подбирая нужные слова, нужные рычаги. Если она уже настроилась, то ничто не сможет отобрать у нее этот самый настрой. По крайней мере — сейчас, а не как было до сих пор.

— А может ли быть такое, что он уже указывает мне правильный путь? — Мария говорит это вкрадчиво, но не развратно, опасаясь спугнуть момент. — Может, я вижу его сейчас перед собой? Может, служитель Господень исцелит мою боль своим прикосновением. Одним, коротким. Большего не прошу.

На самом деле, она ни разу не верила в то, что говорила. Просто высказывала то, что, как она надеялась, хотел услышать Филипп из ее уст. Все, чтобы получить желаемое. Мария умела быть изворотливой. И умела фиксироваться так, как не умел больше никто из ее окружения. И этому парню очень повезет, если все ограничится одним вечером