Отец Сергий не был строг, потому внешний вид девушки на деле его нисколько не удивил. Не стал он осведомляться и о том, с чего она решила, что ею владеют бесы. Обычно перед процедурой человек молится и постится, дабы необходимо подготовиться, но эта девушка явно этого не делала. Он мог бы указать ей на дверь, но, имея доброе сердце, отец Сергий не стал этого делать — если заблудшая душа пришла сюда посмеяться, то не страшно — Бог наставит ее на путь истинный.

А вот Филипп так благостен не был. Он с ужасом смотрел на Марию, гадая, что именно она собирается делать. Неужели расскажет все при всем честном народе? Неужели Бог так решил его наказать за грех? Инстинктивно Панфилов сжал руку в кулак так, что ногти врезались в кожу. Однако тут же опустил глаза, когда отец Сергий прошел мимо — боялся, что взгляд выдаст его.

Народу собралось много. На всей памяти Филиппа не было каких-то особенных случаев, ради которых стоило приходить и глазеть, однако многие приходили — из праздного ли любопытства, или просто потому, что хотели прикоснуться к благодати Божьей.

Оглянувшись назад, Филипп понял, что стоит не так уж далеко от Марии. Его лицо снова исказила хищная гримаса — чего эта наглая девица добивается?

Кажется, не всеми здесь так легко манипулировать, как оказалось Филиппом неделю назад — это Сербская поняла из короткого разговора со священником. Но ничего. Если они хотят бесноватую, они ее получат. От запаха ладана голова кружилась — а у нее уже случались от него обмороки в церквях. Да и вообще история была достаточно мутной — Мария отказалась носить крест ещё в четвертом классе, отдав его маме. Всегда почитала сатанизм, а в возрасте шестнадцати даже пыталась вызывать демонов, потому что мальчик, на котором она была помешана, не любил ее в ответ. И как вишенка на торте — на правом бедре у нее красовалось давно зажившее и едва заметное шрамирование перевернутого православного креста — сделала на спор. Этого для батюшки будет достаточно?

Злобно пыхтя из-за мыслей о временной неудаче, Мария на время и забыла, где находится. У нее такое бывало. Из полузабвения ее буквально выдрал голос Оли:

— Как думаете, меня посадят, если я запишу изгнание в тикток?

Обе подруги строго посмотрели на нее, и та тут же подняла ладони вверх.

— Ладно-ладно.

— Ну, — зашептала Оксана. — И который из них твой?

Сербская незаметно кивнула в сторону Филиппа.

— Отлично, — почти оскалилась подруга в ответ. — Падай.

— Что?

— Говорю — падай.

Как хорошо, что я этот момент как раз начали читать первые молитвы. Воздух задребезжал от звуков пения хора, а запах ладана и воска мертвенно впивался в ноздри. Изобразить сейчас обморок будет несложно — Мария и сама могла бы шлепнуться, учитывая обстоятельства и обстановку. И вот, я унисон с тем, как прихожане принялись креститься, стоящая в толпе Сербская почти что самым натуральным образом теряет равновесие и опадает на пол. Со стороны ни за что не скажешь, что это постановка.

— Мария! — с ужасом охнула Оксана, пока Оля, шмыгая носом, бросилась на колени около содрогающегося тела подруги.

Почти припадок.

Все вокруг разом пришло в движение.

Взгляд Филиппа остановился на Марии, которая явно пришла для того, чтобы поглумиться над ним. Возможно, впервые в жизни он ощущал такую злость. Он все ещё никак не мог успокоиться после недавних событий, появления в его жизни Елисея, который с каждым днем раздражал его все больше и больше, и выходка Марии стала едва ли не последней каплей. Панфилов следил за каждым движением девушки, казалось, даже лицо его исказилось в жестокой судороге.

Как он мог повестись на эту девчонку? И чем он думал, когда позволил своему разуму замутиться прелестями, которые и прелестями не были. Мерзкая девица, грешная падальщица.

Филипп остался рядом с отцом Сергием — держал водосвятную чашу. Он старался не смотреть в сторону Марии, которая, едва грянули хоры, упала в обморок. Он ни на минуту не верил девушке — лживая сука, бесовская подстилка. Рядом с ней начала трястись какая-то старуха, когда отец Сергий начал читать первые строки псалма:

Живущий под кровом Всевышнего под сенью Всемогущего покоится, говорит Господу: «прибежище мое и защита моя, Бог мой, на Которого я уповаю!»

А вслед за первой — вторая. Третья начала голосить, и вослед за ней, как по цепочке остальные. Если бы Филипп был бы мирским человеком, то сравнил бы это с истерикой в психушке, но в его голове сразу же пошли ассоциации с криками демонов, которые, несомненно, будут жрать его душу в аду.

Он избавит тебя от сети ловца, от гибельной язвы, перьями Своими осенит тебя, и под крыльями Его будешь безопасен; щит и ограждение — истина Его. Не убоишься ужасов в ночи, стрелы, летящей днем, язвы, ходящей во мраке, заразы, опустошающей в полдень.

Руки Панфилова предательским затряслись, сердце готово было выпрыгнуть из груди. А рядом с ним стоял Елисей, и выражение его лица — нежное, невинное и скорбное, как у плачущего ангела, раздражало Филиппа до зубовного скрежета.

Все это действо дико смешило Сербскую — бабки взревели в унисон, среди них было видно и молодых девушек. Мария, как клинический психолог, могла бы посоветовать отправить их всех скопом к хорошему специалисту, а желательно — в острое отделение психиатрической лечебницы. Но все вокруг занимались откровенной хуйней. Отец Сергий ходил вдоль «бесноватых», читал молитвы, переодически касаясь их голов. Те рычали, фырчали, пытались кусаться, матерились. К тому моменту Ольга и Оксана уже подняли ее на ноги и пытались «привести в чувства». Мария же, повиснув на их руках, закатывала глаза. Она даже побледнела — все же в ней явно умерла актриса.

Отчитка длилась долго — ещё чуть-чуть, и Сербская взвывала бы на самом деле. Но когда происходящее достигло логического завершения, к ней, сидящей на лавке и сжимающей виски, подошел отец Сергий. Теперь у Марии сильно болела голова от этой какофонии звуков экзорцизма, и вполне можно было предположить, что ей реально плохо.

— Ты не наша прихожанка, — мягко начал батюшка.

Его взгляд будто бы сканировал ее, но делал это почти ласково. Словно на тебя светит прямой луч солнца.

— Нет, — отчего-то ее голос охрип, хоть голосить с остальными и не пришлось. — Я вообще, знаете ли,