— Спасибо, — пробормотала его сестра.

В комнате Элен забралась на нары и легла на бок. От тюфяка несло каким-то затхлым сырым запахом, но Элен этого не замечала. Ей очень хотелось есть, но она не смела об этом заикнуться. Во-первых, у неё из головы не выходили голодные дети и ей казалось просто неприличным говорить о собственном голоде, который явно пока не шел ни в какое сравнение с тем что испытывали эти малыши. Во-вторых, ей просто не хотелось лишний раз о чем-то просить Галкута. В-третьих, ей почему-то представлялось, что её просьба вызовет у него презрение, он решит что она, сама будучи голодной, отдала багеты лишь чтобы порисоваться перед этими детьми. И Элен молчала.

Галкут стоял и некоторое время пристально глядел на неё. Затем сказал:

— Госпожа Элен, я ненадолго выйду. Закройте за мной дверь на засов и не открывайте никому, пока не услышите мой голос.

Элен тут же подскочила с тюфяка.

— Зачем? — С тревогой спросила она. Мысль о том что она должна остаться в этом жутком доме одна повергла её в ужас.

— Мне нужно. Совсем ненадолго. — Он пошел к двери.

Элен бросилась за ним.

— Я хочу с тобой.

— Нет, — мягко, но твердо сказал Галкут. — Заприте дверь и никому не открывайте. Я вернусь очень скоро. Буквально через четверть часа.

Элен хотела возразить, но вдруг подумала что может он тоже хочет в туалет. Эта мысль привела её в смущение.

Галкут вышел и закрыл за собой дверь.

— Запирайте засов, — сказала он из-за двери. Элен с трудом задвинула массивный деревянный брус. Галкут толкнул дверь, проверяя её. И ушел.

Элен взобралась с ногами на табурет и обхватила колени. Ей стало по-настоящему тоскливо. В этой сумрачной убогой пустой комнатушке, где-то в самых дебрях жуткого Буристана, она почувствовала себя абсолютно потерянной и беззащитной. "Папа…", подумала она и её глаза заблестели от слёз. У неё вдруг возникла твердая уверенность что спасти её теперь сможет только отец. Ни Кит, ни дедушка, ни мисс Уэйлер, ни Виктор не смогут ей помочь как бы не старались. Только папа сумеет найти её и вернуть домой. Она даже не пыталась придумать как это будет, сочинить какую-то рациональную цепочку событий, которая сможет привести Валентина Акари к своей дочери, затерянной на диких просторах Каунамы, при всём при том что он даже не знает что она на этой планете. Но он сможет потому что он её папа. Слезы текли по её щекам. Она больше и не вспоминала что когда-то, самоуверенная и глупая, отправилась на Каунаму чтобы самой спасти отца из беды. Теперь ей просто было очень страшно и только образ папы, самого доброго, благородного, сильного и смелого человека на свете помогал ей справиться с этим страхом, не впасть в панику и безостановочные рыдания. Папа всегда был рядом, всегда оберегал её, заботился о ней, защищал её от любых чудовищ, живущих во тьме и под кроватью. И он конечно же придет за ней, его ничто не удержит, никакие рациональные причины, никакая логика событий, никакое незнание, никакая сила обстоятельств не сможет ему помешать. Потому что он её папа. И Элен стало легче и почти не страшно. Раньше она и не представляла, что мир может быть без папы, но теперь когда она знает что может и какой он пустой, холодный и страшный без него, она, как только они встретятся, больше уже никогда не отпустит его от себя. Она заберется к нему на колени, прижмется к нему в объятиях его сильных рук и просидит так всю оставшуюся жизнь. Элен повеселела. Вот папа-то обрадуется, с улыбкой подумала она, когда узнает что ему придется держать меня на руках всё время, даже когда я вырасту и стану большой взрослой женщиной. И у Элен снова потекли слезы, но теперь от радости и умиления. Ей представилось как папа будет весело смеяться, когда она расскажет ему об этом. И она тоже будет смеяться. И они будут счастливы.

Она засунула руки в карманы куртки и неожиданно для себя наткнулась на плотный прямоугольный предмет. Это был "сантир", маленькое чудо медицинской техники с планеты Эсклепия. Она почувствовала странную близость к "санитру", словно он был её земляком, неким добрым существом из одного с ней мира. И обладание им придало ей сил, как-то ободрило её, напоминая что она дочь громадной бескрайней панкосмической цивилизации и даже здесь, в этом гнетущем, мрачном месте, её родной звездный сверкающий могучий мир рядом с ней. На миг промелькнуло легкое чувство вины перед Виктором, у которого она получается без спроса забрала столь ценное и дорогое устройство. Но промелькнуло и исчезло. Она сделала это не умышленно, так вышло. И она с тихой радостью поглаживала в кармане упаковку "санитра", находя в этом почти медитативное успокоение.

Тем не менее Элен едва не вскрикнула, когда раздался стук в дверь. Спрыгнув с табурета, она подкралась к двери.

— Это я, госпожа Элен, можете открывать, — сказал Галкут и девочка ощутила громаднейшее облегчение.

Он зашел, запер дверь и положил на кровать тряпичный сверток.

— Это для вас, — сказал он, чуть улыбаясь. Элен приблизилась.

Внутри свертка оказались солидный ломоть черного хлеба и две еще горячие котлеты, своим аппетитным запахом моментально заставившие рот Элен истекать слюной. Однако она медлила.

— Ешьте. Это для вас, — повторил Галкут.

Элен схватила хлеб и котлету и принялась жадно впиваться в них зубами. Тело наполнилось сладкой истомой начавшегося насыщения. Быстро слопав котлету и полкуска хлеба, она неуверенно поглядела на Галкута.

— А ты?

— Я уже поел, — улыбнулся Галкут. — Правда.

Элен видела что он лжет, но ей было как-то неловко уговаривать его и она не спеша продолжила свой маленький пир. Однако через минуту снова остановилась и виновато поглядела на мужчину. И тот мгновенно понял что её беспокоит. Она думала о тех тощих малышах, дравшихся за кусок сухаря.

— Увы, госпожа Элен, счастья на всех не бывает, — сказал он.

— А разве можно быть счастливым по отдельности? — Тихо спросила она.

"Только так и можно, маленькая госпожа", подумал Галкут, "в конце концов это единственное что остается". Но вслух ничего не сказал и только ободряюще улыбнулся.

— Вы наверно ложитесь, — неуверенно предложил он, когда она покончила с едой.

Элен сняла куртку и послушно легла на тюфяк. Устроившись на правом боку, подтянув колени к животу, она укрылась курткой и положила голову на обе ладони. Несмотря на все треволнения и скорбную и даже мрачную