Шрифт:
Закладка:
То, что детеныши рождались крошечными и беспомощными — ведь самка не могла летать на дальние расстояния с тяжелым плодом, — возможно, объясняет сохранение и развитие пальцев на крыльях. Детеныш мог цепляться по очереди за каждого из родителей, когда они летали в поисках пищи; а до того как научиться летать, он мог спасаться от врагов, влезая на деревья. Ноги же приобретали все большую способность хватать добычу и манипулировать предметами.
Кстати, короткий внутриутробный период не означает, что ифрийский младенец рождается со слаборазвитой нервной системой. Благодаря быстрому обмену веществ клеточное деление зародыша тоже происходит быстро. Этот процесс скорее формирует тело, нежели увеличивает его размер. Однако ифрийскому младенцу требуется больше заботы и больше пищи, чем человеческому. Родителям приходится ухаживать за ним совместно и вдвоем нести его в полете. Возможно, здесь ключ к тому равенству полов — или состоянию, близкому к равенству, — которое мы находим во всех ифрийских культурах.
Кроме того, в первобытных условиях невозможно было бы сохранить большое количество младенцев. Этим, возможно, объясняется то, что женские особи овулируют только раз в год — в ифрийский год, равный примерно половине земного, — и не овулируют в течение двух лет после родов. Сексуальное влечение открыто проявляется у них лишь в эти периоды — но тогда достигает почти непреодолимой силы и у мужских, и у женских особей. Возможно, поэтому с развитием разума территориальный инстинкт получил культурную поддержку. Родители заинтересованы в том, чтобы уберечь своих овулирующих дочерей брачного возраста от случайных самцов. А супружеские пары не желают делить свои редкие, богатые ощущения с посторонними.
Половой цикл не является абсолютно жестким. Например, отрицательные эмоции, горе часто вызывают овуляцию. Это, безусловно, древний природный механизм, позволяющий быстро восполнить потери. Такое слияние Эроса и Танатоса в ифрийской психике делает почти все их искусство общения и особенно мышление недоступными для человека. Некоторые женщины могут овулировать по желанию, хотя это считается ненормальным; в прежние времена таких убивали, теперь избегают из боязни подпасть под их власть. Излюбленный злодей ифрийской беллетристики — это мужчина, который гипнозом или иными методами может вызвать у женщины это состояние. Главное проявление гибкости половой системы — это тот факт, что ифриане сумели приспособить свой цикл воспроизводства, как и все остальное, к условиям многих колонизированных планет.
— По мне, человеком быть лучше, — сказал Рошфор.
— Не знаю, сэр. На первый взгляд их сексуальные отношения выглядят проще, чем у вас или у нас: либо ты в настроении, либо нет — и кончен разговор. Однако мне иногда думается, что они тоньше и сложнее, чем у нас — и лучше приспособлены ко всей их психологии.
— Вернемся, однако, к эволюции, — говорил лектор. — По всей вероятности, большая часть ифриан пережила нечто похожее на плиоцен в земной Африке. Орнитоидам пришлось выйти из редеющих лесов в богатые растительностью саванны. Там они развились из пожирателей падали в охотников на крупную дичь, аналогично тому, как это происходило у древних людей. Ноги превратились в руки, способные изготавливать орудия. Локтевые когти стали ступнями для поддержки туловища и передвижения по земле, а сложенные крылья начали заменять ноги.
И все же разумные ифриане остались чисто плотоядными существами, притом неуклюжими на земле. Первобытные охотники, как правило, наносили удары сверху — копьями, стрелами, топорами. Поэтому для того чтобы убить самую крупную добычу, достаточно было немногих воинов. Им незачем было объединяться, чтобы вырыть ловушку мамонту или встать против грозного льва. Общество по-прежнему делилось на семьи или кланы, которые редко воевали друг с другом, но и особо не общались.
Эволюция, покончившая с каменным веком, была обусловлена не развитием земледелия, как это было у человека. У ифриан все началось с систематической пастьбы, а затем и одомашнивания крупных травоядных — таких, как мауки, и более мелких длиннорогих майо. За этим последовало изобретение полозьев, колеса и прочего, что позволило ифрианам легче передвигаться по земле. Земледелие появилось позднее как придаток к скотоводству, для выращивания кормов. Избыток пищи освободил время для путешествий, торговли и широкого культурного обмена. Отсюда возникли более сложные и крупные социальные ячейки.
Их нельзя назвать цивилизациями в строгом смысле, поскольку на Ифри никогда не было настоящих городов. У крылатого и поэтому мобильного народа не было нужды селиться тесными группами ради поддержания более близких отношений. Однако центры оседлости все же возникали. Они были промышленными — например, горнодобывающими и металлургическими; торговыми и религиозными; укрепленными на случай поражения одной группы другой в воздушном бою. Но все они были мелкими, и население не оседало в них надолго. Кроме баронов с их дружинами, в таких поселениях обитали в основном рабы с подрезанными крыльями а в наши дни их заменили автоматы. Подрезка крыльев — самый простой способ удержать раба; но поскольку перья отрастают быстро, пленных обычно обещали отпустить на волю после определенного срока верной службы и тем обеспечивали их покорность. Поэтому рабство так глубоко укоренилось в доиндустриальном ифрийском обществе, что не полностью исчезло и по сей день.
«Ну а мы воскрешаем его в Империи, — подумал Рошфор. — В рамках закона, конечно, — как наказание, скажем, чтобы получить какую-то пользу от осужденных преступников; и все же мы воскрешаем то, что у ифриан уже отмирает. В чем мы тогда нравственнее их? И в чем правее? — Рошфор выпрямился на стуле. — Я — человек».
Гибкая блондинка со старомодным эсперансийским пристрастием к простоте туалета, Ева Дависсон составляла приятный контраст с Филиппом Рошфором, что ясно сознавали они оба. Он был высокий, худощавый, хотя и атлетически сложенный молодой человек с правильными чертами лица, широким носом и полными губами, смуглый и с блестящей гривой вьющихся черных волос. Его форма граничила с пределом пышности, допустимой для офицера — пилотка набекрень, выгоревшая под солнцем Империи, окаймленный золотом голубой мундир, алые кушак и плащ, белоснежные брюки, заправленные в низкие сапоги из настоящей бычьей кожи.
Они сидели в тихом флервильском ресторанчике у окна, открытого в сады и звезды. Живой сонорист играл что-то старое и сентиментальное; ароматные, чуть пьянящие испарения наполняли воздух; парочка небрежно поглощала горячее, больше внимания уделяя шампанскому. И несмотря на все это, Ева не улыбалась.
— Эту колонию основали люди, верившие в мир, — сказала она скорее скорбным, чем обвиняющим тоном. — Здесь много поколений подряд
