– Ее привезли в музей в 1934 году. И она стоит пятнадцать тысяч долларов.

А вот это мы услышали.

– Пятнадцать тысяч долларов! – воскликнула Джоани. – За этот старый хлам?

– Это не хлам, мисс Макнейлли, и если бы ты обратила внимание… О!

Внезапно сестра Берт ахнула и прижала руку ко рту.

Сначала мне показалось, что она смотрит на самолет, но нет. Она уставилась на мальчишку в серой кепке, который каким-то образом залез в этот самолет и махал из кабины.

– Даниэл Конекки! Слезай сейчас же! – закричала сестра Джорджина.

Не знаю, услышал ли ее Серая Кепка или просто не обратил внимания, но он продолжал махать, и сестра Джорджина покраснела, а потом побагровела. Мне стало немного любопытно, не случится ли с ней инсульта и не будет ли ее призрак бродить в музее, вечно грозя и крича на расшалившегося сироту в самолете.

Сестра отогнала детей и стала бегать взад-вперед под самолетом, будто собираясь поймать Серую Кепку, когда тот спрыгнет. Дети захихикали, но постарались успокоиться, когда подошла сестра Берт.

– Боже мой, – произнесла она как можно мягче, – разве можно куда-нибудь водить таких хулиганов?

Музейный охранник в форме притащил лестницу. Когда мальчишку вытаскивали из самолета, он показал большой палец, и все сироты принялись хлопать в ладоши, пока сестра Берт не велела прекратить.

– Думаете, это смешно? А будет ли так же смешно, когда этому мальчику придется летать на самолете по-настоящему?

Фрэнки вспомнила письма, которые им читала Стелла. Парни рассказывали, как вокруг рвутся бомбы, осколки попадают в крылья, шрапнель режет металлическую обшивку самолета как папиросную бумагу. Фрэнки вдруг обрадовалась, что Вито не летает ни на каких самолетах, а ходит по земле, словно это могло его уберечь – словно вообще что-то могло его уберечь.

Вито завалил сестру потоком писем, но ей не приходило в голову, как мало он на самом деле писал о войне. Фрэнки было известно, что он где-то в Италии, но она не знала, что он участвует в операции «Аваланч», основной высадке войск под Салерно. Фрэнки знала, что они сражаются, но не слышала взрывов, не знала, каково это – пытаться заснуть под стоны раненых. Вито рассказывал, что они слушают радио, которое один из солдат нашел в городе, но она не знала, что слушали они Ось Салли[18], которая начинала передачи словами «Привет, олухи!» – и рассказывала солдатам, что их жены и невесты спят с первыми встречными мужиками: вы же знаете девок, девок, которые каждый раз обводят вас вокруг пальца, но все это неважно, потому что вас все равно всех сотрут с лица земли, когда Германия перейдет в наступление. Фрэнки не знала, что парни открывали каждое письмо, любое письмо так, словно это было послание из другого мира, более доброго, из дивной мечты, о которой они грезили, когда были совсем юными.

Она не знала, что они больше не были юными.

Следующий экспонат, к которому притащили сирот, был интереснее линзы и отвлек их от самолета, от неопределенности и неотвязного страха войны. Это была железная дорога Санта-Фе – крупнейшая модель железной дороги, какую они когда-либо видели.

– Дэнни расстроится, что не увидел этого, – сказал один из друзей Серой Кепки, глядя на локомотив, тянущий по рельсам вагоны.

Тут же были цементный завод, нефтяное месторождение и даже несколько зданий с электричеством, прямо как настоящие дома.

– Ты когда-нибудь бывала в Большом каньоне? – спросил кто-то рядом с Фрэнки. Сэм.

Она так удивилась, увидев его, что прослушала вопрос.

– Что?

– Большой каньон. Ты там бывала?

Он смеется над ней?

– Э, нет, а что?

– Сюда.

Он схватил ее за руку и повел к миниатюрному Большому каньону, устроенному рядом с рельсами.

– Ну вот, теперь ты тут побывала. А когда-нибудь мы съездим к настоящему. Поездим по всей стране, по всему миру.

Он говорил серьезно, она это видела. Он сжал ее руку, и она сжала его руку в ответ.

Между ними втиснулась Лоретта.

– Ну все, довольно.

– А что? – спросила Фрэнки.

– Сюда идет сестра Джорджина, – ответила Лоретта. – Она вас увидит, и что тогда будет?

Фрэнки могли выпороть. Могли выгнать из приюта. Но разве это худшее, что могло случиться? Чик-Чик покинула приют прошлой осенью и нашла работу на фабрике в Форест-Парке, где помогала делать торпеды и жила в общежитии с десятью другими девушками. По субботним вечерам они ездили на метро в город, в Христианский центр военнослужащих, где всю ночь напролет танцевали с симпатичными офицерами и моряками. «Любая может найти там себе парня, потанцевать, – рассказывала Чик-Чик Фрэнки в свой первый и последний визит. – Говорю тебе, Фран-чес-ка, вот это жизнь. Я собираюсь поступить к ним, Фрэнки. У них есть женские вспомогательные войска».

У Фрэнки не было отца и не было матери. Ей придется устраиваться в жизни самой. С Сэмом ей это удастся. Она будет не одна. И с Тони все будет хорошо. С Тони всегда все хорошо. Тони не станут наказывать за то, что натворила Фрэнки, Тони слишком юна. Может, она даже обрадуется, когда Фрэнки уйдет.

К счастью для Фрэнки, сестра Джорджина их не видела. Не в этот раз. Монахиня по-прежнему смотрела на самолет, висевший высоко над головой и слегка покачивавшийся от веса призрака. В кабине сидела девушка с разбитым лицом и отчаянно пыталась улететь.

Что ты делаешь, что ты натворила?

Героем моего старшего брата Уильяма был Теодор Рузвельт – охотник на медведей, лошадник и стрелок Тедди Рузвельт. Отец говорил, что это из-за Тедди Уильям так отчаянно рвется на войну. Уильям ненавидел лошадей – точнее, это они его ненавидели. Стрелял он ужасно, и любой уважающий себя медведь сожрал бы его, а кости использовал как зубочистки, но Уильям читал книги Рузвельта как Святое Писание: «Грубые наездники», «Покорение Запада», «Беседы о женственности и детстве», «Америка и мировая война». Когда Германия потопила «Лузитанию», Уильям не мог поверить, что Вудро Вильсон не повел всю американскую армию к немецким границам. Он считал, что тот не мужчина, кто не держит в руке пистолета, кто не желает защищать дом и страну до последней капли крови, своей и чужой, и неважно, как далеко придется ехать. Когда Уильяма признали негодным к службе из-за слабого зрения, он воспринял это как приговор не здоровью, а своей мужественности. Как и многие парни. Словно мерилом человека является количество людей, которых он желает убить. А Уильям желал.