– Пойдем, – уловив мой взгляд, Генри подал мне руку и помог слезть.

– Куда? – удивленно спросила я.

Он положил руку мне на талию и посчитал сам себе:

– И раз-два-три… Кто сказал, что притворяющимся парнями девушкам нельзя танцевать?

Друг закружил меня по пустому залу, и я невольно улыбнулась. Его глаза не отрывались от меня, и на лице было написано несвойственное ему волнение. В памяти всплыли бесчисленные балы, на которых мы с Генри танцевали. Несмотря на армию навязчивых поклонниц, которым нравился и сам Генри, и его будущий титул графа, он всегда находил время для меня. Что я сделала, чтобы заслужить такого друга?

– Благодарю за танец, – церемонно произнес он, когда музыка смолкла, после чего перехватил мою руку и на миг прижался губами к пальцам.

– Это тебе спасибо, – эхом отозвалась я, улыбаясь. – За то, что не бросил одну во всей этой ситуации.

– Зачем еще нужны друзья, – улыбнулся в ответ Генри, но несколько нервно. Переступив с ноги на ногу, он увлек меня обратно к столам. – Мне нужно кое-что тебе сказать, – внезапно произнес он таким серьезным тоном, что я сразу перестала улыбаться.

– Что-то случилось? – обеспокоенно спросила я и окинула его внимательным взглядом. Выглядит вроде хорошо, разве что слегка взволнованно. Значит, не заболел. Может, что-то с родителями?

– Нет-нет, все в порядке, – успокоил меня Генри и, криво улыбнувшись, отбросил упавшую на глаза прядь. – Просто… Я сделал свой выбор. Помнишь, ты говорила, что когда я влюблюсь, то просто приведу свою избранницу и поставлю тебя перед фактом? Вот она, – сунув руку за пазуху, он достал квадратный бумажный сверток, – и тебе придется принять мой выбор, Эмили, потому что я люблю ее, и мне не нужен никто другой.

Я, с совершенно ошарашенным выражением, взяла в руки сверток. Что там? Хотя намного важнее другой вопрос. Генри влюбился? Когда? И, главное, в кого? Он же почти никуда не выбирался и все время был в академии. Может, какая-то давняя пассия?

Пока я думала, руки, ставшие вдруг непослушными, разрывали плотную коричневую бумагу. Наверное, там портрет этой девушки… А вдруг она не разрешит нам общаться? Хотя главное, чтобы она сделала Генри счастливым. Но если она разобьет ему сердце, то я такое ей устрою, я… Последний клочок оберточной бумаги упал на пол, и я непонимающе уставилась на предмет в своих руках.

Зеркало. Это был не портрет, а обычное зеркало.

– Генри? Что это значит? – жалким голосом спросила я. Мой мозг совершенно отказывался собирать в единую картину его недавние слова и зеркало.

– Загляни, – все его волнение вдруг в один момент улеглось, – и увидишь там девушку, которую я полюбил. – Я не стала заглядывать, а вместо этого подняла растерянный взгляд на него. У Генри был такой решительный вид, словно он собирался прыгнуть с моста в ледяную реку. – Я люблю тебя, Эмили Бишоп, и хочу, чтобы ты стала моей женой, – шепнул он, придвигаясь ближе, и его губы накрыли мои.

Я застыла, ошарашенная, ошеломленная, и злополучное зеркало, выпав из рук, со звоном свалилось на пол, чудом не разбившись. Генри меня любит? Но как такое возможно?! Мы же с ним столько лет дружили, мы были словно брат с сестрой…

Однако этот поцелуй был отнюдь не братский. Касания рук, сначала легкие и осторожные, стали намного увереннее. И вот уже его ладонь легла мне на спину, придвигая ближе и прижимая крепче. Губы скользнули по моим, сначала изучающе, а потом – настойчивее, заставляя открыться, ответить.

Я судорожно вдохнула, чувствуя, как по щеке сорвалась одинокая слезинка. Мой мир рушился с каждым прикосновением, с каждым вздохом, который ловил губами Генри. Генри рядом со мной, его запах, прядь волос, которая вечно падала ему на лицо, – все это было привычно. Но вот его губы на моих, его руки, нежно сжимающие мою талию, его волосы, щекочущие мою щеку, – это было… незнакомо. Неправильно.

Я не сопротивлялась, позволяя ему делать все, что заблагорассудится. Но и не отвечала, впав в некоторое подобие ступора, в то время как в голове проносились тысячи мыслей. И спустя несколько секунд Генри отпустил меня, отчаявшись добиться отклика. Он отодвинулся и заметил, что по моим щекам текут слезы. Переменившись в лице, он стер их подушечками пальцев и тихо, но уверенно проговорил:

– Я напугал тебя.

Я отрицательно помотала головой. Не хватало еще, чтобы он корил себя из-за моих слез. Но тут же, не выдержав, уткнулась ему в грудь и разревелась еще сильнее. Генри был моей единственной семьей. После того как погибли родители, я превратилась в тень самой себя. И только Генри смог расшевелить меня и показать, что жизнь продолжается. Все эти годы я жила, зная, что в мире есть человек, который заботится обо мне. И это был не мой прежний опекун, дядюшка Олаф, а он – Генри.

Ради его счастья я готова была расшибиться в лепешку. Если я сейчас откажу, и друг перестанет знаться со мной… мне этого не выдержать. К тому же я никогда не прощу себя, если разобью ему сердце. Значит, раз я нужна ему в качестве жены – то сделаю это. Чего бы мне это ни стоило! Иначе Генри будет несчастлив.

Приняв решение, я отстранилась и попыталась вытереть слезы, которые лились без всякого моего участия, абсолютно бесконтрольно.

– Ты уверен? – глухо спросила я, и в моем голосе будто бы прозвучали умоляющие нотки. – Может, ты просто… привык ко мне? Ты же каждые две недели меняешь увлечения! Вдруг и это – тоже такое краткосрочное… заблуждение?

Генри, стоявший прямо передо мной, был непривычно серьезен, и при моих словах на его лице промелькнула тень. Он все еще сжимал меня в объятиях, словно боялся, что стоит опустить руки, как я тут же сбегу. Однако забота о его благополучии держала меня рядом крепче железных цепей.

– Уверен, – твердо ответил Генри. – Стоит подумать о том, что ты живешь с этим… Хэйвудом, – фамилию одногруппника он произнес с трудом, – и мне хочется выкрасть тебя и запереть в своем поместье. Да я был готов убить его, когда он поцеловал тебя на сцене! А все мои былые увлечения… Может, поэтому они ни к чему не приводили? Наверное, в глубине души я всегда знал, что люблю только тебя. И поэтому я прошу тебя стать моей невестой и сделать меня самым счастливым человеком на свете.

Мое сердце упало.