Шрифт:
Закладка:
Как новое интервью Томаса Манна приняли в Советском Союзе? Даже косвенная критика Сталина была опасной темой. Его почитали как живого классика марксизма и наследника Ленина. Всякое отклонение от сталинской партийной линии считалось изменой. Югославский диктатор Иосии Броз Тито, вознамерившийся построить у себя свой, местный социализм без Сталина, был тотчас проклят и заклеймен. Несколько перебежчиков умерло за границей при невыясненных обстоятельствах.
Кажется, что неприемлемое для Советов высказывание Томаса Манна, однако, не имело для него никаких негативных последствий, как, например, нападки в коммунистической прессе. По всей видимости, в Москве ему простили и этот афронт и удовлетворились его общей положительной оценкой коммунизма. В его личном деле нет упоминания об интервью «Фигаро литтерэр» от 14 мая 1950 года, притом что его советские кураторы очень внимательно следили за его вояжем в Париж. Их американские коллеги им в этом нисколько не уступали.
18 мая «Леттр франсэз», коммунистический журнал, с которым перебежчик Кравченко успешно судился в 1949 году, поместил интервью с Томасом Манном. В нем помимо прочего говорилось, что Томас Манн подписал так называемое Стокгольмское воззвание. Это был итоговый документ сессии Постоянного комитета Всемирного конгресса сторонников защиты мира, призывавший к запрету ядерного оружия. Комитет, на первый взгляд, выступил с достойной всякого уважения общественной инициативой. Но при более внимательном рассмотрении она оказывалась неоднозначной. Документ, принятый 19 марта 1950 года в Стокгольме, был на следующий же день опубликован в «Правде». Его инициатором был Фредерик Жолио-Кюри – известный физик и член Французской коммунистической партии. В тексте воззвания говорилось: «Мы считаем, что правительство, которое первым применит против какой-либо страны атомное оружие, совершит преступление против человечества и должно рассматриваться как военный преступник». Соответственно, все еще находившаяся в должности администрация Трумэна должна была, хотя и задним числом, рассматриваться как преступная. Иными словами, трудно было не заметить, что за Стокгольмским воззванием стоял Советский Союз.
Томас Манн предположительно не знал об этих тонкостях и наскоро «подмахнул» кем-то – по слухам, это был сотрудник «Леттр франсэз» – «подсунутое» ему воззвание. Новость о самом этом факте распространилась быстро. В личном деле писателя 4 июня 1950 года со ссылкой на обзор венских газет и грифом «секретно» было отмечено: «Томас Манн, “один из самых прогрессивных писателей мира, высказался за запрещение атомного оружия”»[327]. ФБР, со своей стороны, ограничилось в данном случае короткой пометкой в личном деле Эрики Манн, причем Государственный департамент США еще 5 мая через свой парижский филиал был подробно проинформирован о всех действиях ее отца.
Сам Томас Манн поначалу прокомментировал этот случай только в частном письме от 12 июня: «Сотрудника “Леттр франсэз” подвели ко мне как представителя лево-ориентированной, некоммунистической газеты. То, что я якобы подписал в его присутствии призыв к Стокгольмской мирной конференции, – очевидный вздор. Если я его вообще подписал (а я в этом не уверен), то это случилось, потому что мне представили дело как надпартийную, не определяемую коммунистами акцию в пользу мира»[328]. Возможно, что Томас Манн желал отстраниться от воззвания не из-за коммунистического патронажа этой акции, а из опасений неприятностей в США. Инцидент с докладом в Библиотеке Конгресса случился всего лишь два с половиной месяца назад.
25 июня 1950 года северокорейский коммунистический диктатор Ким Ир Сен напал на Южную Корею, и мир снова оказался на грани большой войны. 18 июля – американские части уже воевали на стороне Южной Кореи – Томас Манн записал в дневнике: «Разговор с К. [жена писателя. – А.Б.] и Эрикой о положении в Америке и нашем будущем там в случае войны и даже продолжающейся полувойны при растущем шовинизме и преследовании всякого нон-конформизма. Изъятие паспорта весьма реально <…>»[329]. В это время он находился в Швейцарии и возвращение в США, запланированное на конец лета, пугало его. 1 августа он написал обербургомистру Веймара, что по личным и семейным причинам не сможет 9 приехать на празднование семисотлетия города[330].
22 августа он снова был в Америке. Атмосфера там была напряженная, но ни с ним, ни с его политически активной дочерью Эрикой не случилось серьезных неприятностей. 16 сентября ему довелось порадоваться удивительной новости: «Таинственная выплата более чем 4000 долларов от моего чешского издательства, от которого ждать было нечего». Вполне резонным кажется его спонтанное предположение, что «деньги таким путем пришли “оттуда”»[331]. Эта сумма была по тем временам очень немалой, и тот факт, что она пришла именно в данный момент, имел, вероятно, свое особое значение. Однако на последующие действия Томаса Манна в области борьбы за мир она не повлияла. Газеты продолжали сообщать о его подписи под Стокгольмским документом, и в конце октября он выступил с официальным опровержением в гамбургской «Вельт»: «Я никогда не подписывал Стокгольмское мирное воззвание. <…> Я относительно поздно услышал об этом утверждении. Узнав о нем, я не опроверг его, потому что было слишком поздно и потому что я всегда выступал за мир»[332]. Некоторые обстоятельства свидетельствуют против достоверности этого ответа Томаса Манна[333]. Чтобы в сложное время не «испортить все в Америке», он вынужден был иной раз идти на неприятные для себя компромиссы и отказываться от своих слов.
Его постоянные страхи и колебания и как следствие их – политическая осторожность немало огорчали советских кураторов. Борьба за мир была той единственной областью,
