Шрифт:
Закладка:
Гошка не уходил. Со вторым заходом снова, уже более уверенно, шёл за столы. А если случались богатые похороны, то, пошатнувшись на крыльце, тискался и в третий ряд, меж близких родственников.
– Вот животное! – наконец взрывался чей-нибудь сытый басок, который глушили бабьи увещеванья, но он всё равно касался Гошкиных ушей. – Я его сейчас выброшу за шиворот! Ты мне руки не вяжи, Любка, забудь дурную манеру!..
– Да пусть пьёт, чёрт с ним! – великодушничали хозяева, если были трезвы и сами не лезли в бучу.
К окончанию поминок Гошка забывал, кто он и что и по какому поводу сидит в этой избе. Поднеся к губам пустую, уже не восполняемую рюмку, он с удивлением тряс её в рот. Рюмку после него мыли с содой, а пока Гошка ещё торчал за столом, рассоплясь и чихая, бдительно следили, чтоб его чашка-ложка не смешались с другой посудой или сам он прокажённой рукой не загрёб из общего блюда пятачок колбасы или звёнышко копчёной рыбы…
После похорон шли поминные дни. На девятины обычно Гошку звали сами родственники, а вот насчёт сороковин надеялись, что он забудет и не придёт.
На сороковой к обеду Гошка уже маялся во дворе с копальщиками и другим людом. Снова много пил и ел. Ждал после, когда вынесут на крыльцо бутылку водки, рушник и зачерствевшие на столе булки, кусочки засохшей курицы и котлеты с обрезанными надкусами.
На всё говорил одно:
– Ладно, оставайтесь.
И ему тоже выученно отвечали:
– Больше не приходи, Георгич, забудь сюда дорогу! – Что означало: оборони, Господь, наш дом от смерти, от твоего, Гошка, мерзкого дела.
Гошка, покачиваясь, уверял:
– Больше – никогда! До свиданки!
– Прощай, Георгич, дай Бог тебе.
– Не за чё! Все смертны: и ты умрёшь, и я.
– Чирей тебе на язык!
IV
Он, может быть, в этот раз и не пошёл бы в загул, но больно заманчив был повод.
Вчера прибежал в штатском Царёв, лет десять назад скочевавший с семьёй из Ингушетии. Мясо не росло на тощем Царёве из-за прободавшей его язвы, а ехиден был потому, что местные пьяницы перебивались с куска на кусок, но не чахли, как сам Царёв. Хоть, не в пример голодранцам, он держал хозяйство, носил в тюбетейке куриные яйца, в вёдрах – молоко от двух коров. Царёв провожал жизнь участковым милиционером. Скалил большой обезьяний рот: «Своего не возьму, но и чужого не отдам!» Он и не отдавал, торгуя с размахом палёным спиртом, который отбирали во время рейдов. К лету по заведённому от уха до уха Царёв обрастал уже седеющей бородой, а узкий смуглый череп, наоборот, выбривал до блеска.
Ещё с порога, не здороваясь и не снимая тюбетейки, Царёв предупредил:
– До обеда, Гоха, никуда не уходи: понадобишься. После хоть на все четыре стороны, на хрен ты нужен!
Гошка варил картошки в мундирах. Не дожидаясь, когда поспеют, накалывал вилкой и ел, валяя в соли, ржавой от окислившейся жестяной банки, которая стояла на подоконнике. Он, в общем, догадывался, зачем пожаловал Царёв. Надворной работы Гошке не предложат из-за его малой мочи. На чистую домовую он не гож, так как может уронить хархотья. Так, какая-нибудь канитель. И всё же он спросил, скрывая радость от будущего праздника, который мог организовать Царёв, накапав из фляги через шланчик:
– Что за печаль? А то у меня верхонок нет. – И, обжигая пальцы, полез под крышку, стал тыкать вилкой.
– Верхонки я тебе давал, – сразу разоблачил Царёв. – Крепкие, брезентовые. Спецодежда – у нефтяников надыбал. Пропил уже?!
– Почему пропил? Сносились. Или у меня работы мало?! – для виду обиделся Гошка, не сомневаясь ни минуты, что никого, кроме него, сметливый Царёв на дело не возьмёт.
Он даже позволил себе посмеяться: у него были серьёзные отношения с Царёвым. По крайности, он так считал. Царёв, бывая в настроении, часто мобилизовывал Гошку крутить гайки на служебной «Ниве» и качать ручным насосом колёса, а сам гоготал и снимал на мобильный телефон. Или взять тот случай. Царёв без году неделю был на Северном Кавказе в составе оперативной группы, привёз оттуда «муху». Из города нагрянули с проверкой, шерстили дом, а он прятал её в огородной яме. Однажды он выперся с «мухой» на угор. Там как раз сидел Гошка, обхватив голову руками. К нему-то и пристал Царёв:
– Георгич, поправиться хочешь?
Кто же откажется от халявной выпивки?! Хоть спирт у Царёва отдаёт резиной и, скорее всего, смешан с какими-то таблетками, от которых скоро дуреешь и не вспомнишь наутро, две ли, три ли бутылки взял вчера. А Царёв, конечно, не забудет и припишет сколько надо…
Гошка и не отказался.
– На, стрельни́ по бакену!
Гошка с трудом, но удержал гранатомёт, под руководством Царёва навел ствол на белый буй с вечерним огоньком. Зажмурившись, сковырнул пальцем крючок и прежде, чем услышал визгливый хохот, его словно спнуло с лавки, а в плече натянулось и лопнуло. Кто-то влил в него прямо из горла, поднял за подмышки и посадил, привалив к заплоту, оббил об колено и нахлобучил кепку. Отдачей сломило в Гошке ключицу, возил его Царёв в город на снимок, угощал холодным пивом…
Вспомнив, снова посмеялся Гошка:
– Все зовут, всем нужен Георгич! Без него никуда!
Царёв, выходя на свежий воздух и, кажется, стараясь даже не дышать в этом смраде, бросил напоследок:
– Жмурика будем грузить! – И ушёл, а Гошка, не обращая внимания на слова Царёва, сглотнул с вилки и вытаращил глаза, обожженные паром разломленной картошки.
К обеду под окошками пукнул и заглох пазик. Зыкнул в окошко Царёв, одетый в казённую синюю форму, добротность которой давно занимала Гошкино воображение. Гошка с лопошайками направился к лодке. За ним – Царёв и весь по-юношески лёгонький летёха с хохлацки круглыми голубыми глазами и ромашковым пушком на голове.
– Что, Гошка: обрюхатил Натаху? – вдруг встревоженно спросил Царёв, толкнув летёху локтем, что не осталось незамеченным для Гошки. – Ничего, не переживай! Я подниму картотеку, объявим во всесоюзный розыск…
Правили через реку.
– Глава все мозги проела с этим ушлёпком: забери да забери! – рассказывал Царёв, сплёвывая в воду семечную шелуху. Гошка, уперев короткие ноги в борта, изо всех сил грёб. Летёха ладошкой бороздил воду за бортом. – Я говорю: на хрен он мне нужен! У тебя мужика нету, вот и возьми его!
Со жмурика уже отъело водой мясо, а в скелете недоставало лопатки. Её выдрала переплывшая через реку бесхвостая собака, которая
