Шрифт:
Закладка:
И я не удивлюсь, товарищ Ульянов, если вы как-нибудь зайдете во МХАТ, а там на занавесе вместо чайки эта курица «Кнорре» пришпилена!
Вы только не думайте, что это зависть, товарищ Ульянов! Но ведь мог же этот Невинный и друзей в эту рекламу позвать! Так нет! Никого не подпускает, единоличник такой! Товарищ Райкин с товарищем Полищук только сунулись, а им нет! Кофе — пожалуйста, а бульон — ни-ни! Кому пожалел? Косте! Райкину! Он же нищий! У него в театре опера — и та трехгрошовая, товарищ Ульянов…
Ну, оно, конечно, другим и кофе не доверяют рекламировать. Зная их зверский аппетит, только что-нибудь несъедобное, стиральный порошок какой-нибудь…
А это ведь трагически может кончиться… Вот случай был… Одна артистка другой все «Ариэль» подсовывала: «Попробуйте «Ариэль», Эмма Петровна!» Ну, та попробовала… Говорят, ей хватило и половины дозы…
Не надо смеяться, товарищ Ульянов, все это очень серьезно! Артисты, чтоб прожить, уже смежные профессии осваивают. Хорошо, если как тот, который тень отца Гамлета играл. Он теперь у одного буржуя подрабатывает. Тот особняк в чистом поле отгрохал, и этот заслуженный республики у него на участке тень изображает!..
Но есть же и другие примеры. Один Отелло из Костромы уже интересовался, сколько киллер получает! А Ромео из Перьми по балконам лазит, квартиры чистит!
И я не удивлюсь, если начнется саботаж на сцене. И какая-нибудь Анна Каренина, вместо того чтоб спокойно сигануть под поезд, вместе с Вронским перекроет движение и выйдет перед паровозом с плакатом: «Заплатите за февраль, правительство в отставку…»
Так что, товарищ Ульянов, очень вас просим: сегодня уж погуляйте, а завтра давайте опять, вставайте на защиту наших театральных интересов. Вы нам очень нужны.
И еще, товарищ Ульянов. Можно с вами сняться на карточку? Очень просил художник Серов, для своей картины…
Переписка Славы и Сани…
К юбилею Мстислава Растроповича
Саня. Дорогой Слава!
Пишет тебе Саня Солженицын. Тебя, наверное, удивит это письмо, ведь пишу я с твоей же дачи, из соседней камеры. Жалко, ты никогда не сидел — мы могли бы перестукиваться, а так вот, видишь, приходится писать. Письмо передаю с оказией, с одной вольняшкой, не бойтесь, она верный человек. Да вы ее знаете, это Глаша, ваша домработница, а мне она баланду носит… Я что пишу-то? Вот вы вчера с Гошей ко мне стучали, а я не откликнулся. Вы за это на меня сердце не держите. Я ведь сейчас над «Архипелагом» работаю, который еще в зоне начал. И мне очень важно снова ощутить ту атмосферу лагерного барака, чтобы единый стиль был. Ну, атмосферу-то я создал — вы, наверное, ее почувствовали, когда к двери подходили— это я мокрые портянки над лампой сушил…
Я сижу, пишу, можно сказать, в образе зэка, и тут вы стучите — а мне открывать никак нельзя, мне ж по образу свидания запрещены…
Будь здоров, привет всем там, на воле, извини, что коротко — в лагере с бумагой плохо — пишу на том, что под руку подвернется…
Слава. Саня!
Под руку тебе подвернулась Первая часть уникальной симфонии Шостаковича, она в единственном экземпляре, собственно, за ней мы с Галкой и заходили. Странно, нам казалось, мы тебе положили целую кипу чистой бумаги… Прости нас. Видимо, мы забыли. Я стал ужасно рассеян. Вот и виолончель свою третий день найти не могу. Что ты называешь баландой? Тех раков с пивом, которых мы послали? Ты только скажи, что ты хочешь, и мы тут же… Ну, не буду мешать. Желаю успехов. Твой Слава.
Саня. Слава! Вот ты желаешь мне успехов! А возможны ли они? Вы же, когда звали к себе на дачу, говорили, что будут все условия для работы… И где же они? Как мне сосредоточиться, войти в образ политзаключенного? Что я в окно вижу? Пейзаж, твою мать…Где решетка, где колючка? Где толпы зэков на утренней поверке? Вертухаев нет, собак тоже… Где плакат над воротами дачи «Вошел преступником — вышел честным человеком»?
Не волнуйся, положить кипу чистой белой бумаги вы положили. Но разве на такой я в лагере писал?.. На этой чистенькой у меня не идет ничего… Я привык на клочках, на обрывках, чтоб всегда можно было, если шмон, в матрац спрятать…
Но я не обижаюсь, тем более ты сам говоришь, что стал рассеянный, ничего не помнишь, не можешь найти какую-то виолончель… Ты, кстати, и про парашу ничего не сказал. Я нашел ее, можно сказать, в последний момент. Ну и чудаки вы, музыканты! Надо же — даже парашу сделать в виде большой скрипки. Оригинально, только струны мешают. Да и отверстие можно было бы побольше… Я когда к ней подхожу, все время думаю: «Какая же Сталин сволочь! И до иностранцев добрался! Там, на параше, тот, кто раньше на ней сидел, видно, перед расстрелом свое имя выбил: «Гварнери». Наверное, из итальянской Голубой дивизии…
О еде не беспокойся, мне нравится, просто я все баландой называю. А за раков — отдельное спасибо. Вам, простым музыкантам, наверное, это непонятно, но у нас, у настоящих творцов, знаешь как бывает? Мелочь какая-нибудь — а вдруг подтолкнет к чему-нибудь грандиозному. И вот я смотрю на рака, трогаю его панцирь и думаю: «Написать, что ли, «Раковый корпус»?»
Ну, всего хорошего, если будешь писать, заложи письмо в хлебный мякиш. Заключенный 18–53, статья 58-я…
Слава. Саня, спасибо за длинное письмо! Практически здесь вся вторая часть симфонии! Читали твое письмо все вместе — Галя, Глаша, сторож, шофер и два сотрудника КГБ, которых к нам приставили. Глаша за раков немножко обиделась — говорит, что они не мелочь, она их на рынке у спекулянтов покупала… Все твои замечания мы учли, плакат «Войдешь преступником — выйдешь честным человеком» уже повесили. Наш сосед, министр торговли, почему-то перестал к нам заходить… А так у нас все нормально, колючку натянули, вышку построили, Галя купила тулуп и каждое утро будет в нем лазить на вышку с собакой. Ничего, что это болонка? Думаю, ты, со своим гениальным воображением, легко примешь ее за овчарку. Я имею, в виду болонку. Вот она сидит рядом, глаза
