Шрифт:
Закладка:
Опять задребезжал телефон, и опять Арканцев сказал:
— Дай мне трубку…
Какой-то хриплый, задушенный, скрипучий шелест. Арканцев, закрыв на мгновение рупор ладонью, успел шепнуть Вовке:
— Лёгок на помине!.. — И сразу лицо его застыло в непроницаемой маске. Сдавленный голос шелестел довольно громко, и даже к Вовке долетали неясные обрывки французских слов старческой речи…
Арканцев выслушал терпеливо и с еще более холодным лицом заговорил в свою очередь:
— Картина, вашим превосходительством нарисованная, была бы действительно характеризующей нарушение добрососедских отношений чинами русской пограничной стражи. Но я уверен, что вы, ваше превосходительство, получили не совсем точные сведения. На самом деле была попытка тайного перехода границы двумя подданными Его Величества императора Германии колонистом Германом и ротмистром полка «гусар смерти» бароном Гумбертом. И когда чины русской пограничной стражи потребовали от них остановиться, оба кинулись в воду по направленно к прусскому берегу. И тогда же чины конной и пешей пограничной стражи Прусского королевства первые открыли огонь, на который не оставалось ничего другого, как отвечать…
Арканцев прислушивался к своему собеседнику.
— Двое убитых и трое раненых? Это очень прискорбный факт, и я выражаю мое искреннее сожаление вашему превосходительству… Но это уже дело случая или, вернее, меткости стрельбы… Чины русской пограничной стражи, к глубокому прискорбию, тоже понесли потери, выразившиеся в двух, слава богу, легко раненных рядовых.
Прибавив несколько официальных любезностей, Арканцев прекратил этот «дипломатический» разговор.
— Вот тебе наглядная иллюстрация только что набросанной характеристики. Делают пакости, по уши сидят во всевозможных грязных историях и туда же, притворяются невинными агнцами. Они такие-сякие, хорошие, а мы взяли и напали на них. Ведь вот этот дегенерат… Думаешь, он в курсе вещей? И что-нибудь толком знает? Он уверен, что мы расползаемся по всем швам и не готовы к войне, и в таком же духе шлет в Берлин свои сообщения… И на здоровье! Тем лучше для нас… А когда пробьёт время — не миновать же войны, слишком сгустился воздух, — мы им покажем и нашу неготовность, и как мы расползаемся по швам…
— Мне нравится тон, как ты с ним говорил… И всегда по-французски?
— Всегда! Прежде он пускал в ход немецкий язык, но я неукоснительно отвечал ему всегда по-французски… Ты говоришь — тон? Друг мой, мягкий тон с этими господами недопустим. Чуть повышенная любезность — они понимают ее по-своему… Ага, значит, боишься! И норовят сесть на голову…
Вернувшись в отель, Вовка замедлил шаги, подходя к номеру графини. Но не горело зелёным светом овальное окошечко, дверь была закрыта и вынут ключ. Вовкину грудь сжала ревность. Ревность без любви. Ревность собственника. Он постоял, ушёл к себе, но не мог спать. Сон бежал. Думал одеться и пойти к Ирме — не вернулась-ли? Но мешала какая-то гордость…
А между тем Чечени вернулась спустя несколько минут вслед за ним. Вернулась от майора Ненадовича…
29. Египетские папиросы графини
Пылкого серба захватило это приключение.
В самом деле, какая-то загадочность во всём… И это упорное желание остаться под вуалью, и самое глубокое инкогнито, и запрещение выйти вместе, словом, что ни шаг — всюду натыкается на какую-то странную таинственность… Да, странную…
И если предположить, что она из общества и муж её занимает видное положение, все же нет основания так тщательно скрывать свое имя.
Ведь не проходимец же он, могущий ее шантажировать. Он офицер, командированный своим правительством в дружественную Россию с определенными полномочиями, и его красивый парадный мундир в кованых эполетах и в золотом шитье бывал далеко не последним на фоне нарядной вечерней толпы в посольствах и миссиях.
Но этой Белой ночи майор нигде не встречал. А может быть и встречал. Но извольте угадать, раз эти черты, без сомнения красивые, задернуты паутиною вуали, как солнце тучей.
И горела кровь, и весь Ненадович полон был этой незнакомкой. И, в конце концов, не все ли равно ему, кто она и что? И если она окажется искательницей приключений — какая-нибудь скучающая международная дамочка, многое видевшая, многим пресытившаяся, пусть так — не все ли равно? Если их встреча не будет одним только, ударившим по нервам эпизодом, а явится лишь первой главою — что ж, тем лучше!.. И он отодвинет на время свой отпуск.
Майор не знал, как убить долгий летний день. Вечером придёт к нему Белая ночь. Шутка ли сказать — вечером! Истомиться можно одним ожиданием…
Перед завтраком он сходил в посольство. Там он узнал из шифрованных телеграмм из Белграда, что далеко не все обстоит благополучно. Ничего определённого, никаких резких выступлений, но уже намечаются какие-то тревожные, правда, пока еще туманные предчувствия…
Под самой столицею в Топчидерском парке схвачена целая шайка австрийских шпионов. Многочисленная банда арнаутов пыталась перейти границу у самого Призрена. Пограничная стража, или так называемые финансы, отбили нападение. Арнауты бежали, оставив несколько десятков «манлихеров». И каждая из этих винтовок — с клеймом венского арсенала…
Приближался день годовщины Косовской битвы. Первой годовщины, которую можно отпраздновать уже на своей родной земле, потому что сербы отвоевали Косово у турок. Отвоевали через полтысячи лет.
Праздник обещает особенную пышность. Съедутся на Косово поле и король Петр с сыновьями, и Пашич, все генералы и министры. Но в этот же самый день с бестактностью тупого, недалёкого человека эрцгерцог Франц-Фердинанд приурочил церемониальный смотр австрийским войскам в Сараево после боснийских манёвров. И сразу потускнел и омрачился для сербов их великий праздник…
Вот что узнал в посольстве майор Ненадович.
В мрачных думах возвратился он к себе. Его дорогая и прекрасная Сербия, если даже не в прямой логически сознаваемой опасности, то, во всяком случае, ясная лазурь тёплых, южных небес омрачилось кое-где легкими тучками. Но кто порукою, что эти небольшие тучки не вырастут вдруг в целое сонмище исполинских, вздутых, зловеще так шевелящихся грозовых туч?..
С усилием отогнал от себя серб эти мрачные мысли. Его потянуло на воздух, на улицу — хоть немного развеяться.
Летний Петроград на каждом шагу давал себя знать. Чинилась торцовая мостовая. Пахло жжёным асфальтом, смолою и еще чем-то особенным, чисто ремонтным. Красились дома, и у стен, высоко, под самой крышею, висели на канатах деревянные люльки с перепачканными поющими малярами.
Жарко и скучно. И серб почувствовал себя здесь ненужным, лишним, и его
