В ссылке Тургенев с головой погрузился в мир охоты. Местные жители рассказывали, что он начал охотиться со своей любимой собакой Дианой сразу по приезде и провел большую часть лета не за письменным столом, а на природе [Громов 1960: 50; Летопись 1995: 207–215]. Из Спасского Тургенев активно обменивался письмами с С. Т. Аксаковым, глубоко сочувствовавшим его участи. В первых числах августа 1852 года вышли отдельным изданием «Записки охотника». Еще в самом начале июня Тургенев писал своему старшему коллеге: «Я на днях принимаюсь за статью о Вашей многочитанной и многолюбимой мною книжке», но справиться с задачей оказалось весьма нелегко, и она занимала мысли Тургенева всё лето и осень [Тургенев 19786,2:138]. Аксаков был чрезвычайно признателен за первую краткую рецензию и с нетерпением ожидал предстоящие «критические замечания литератора и охотника», которыми он надеялся воспользоваться при внесении исправлений во второе издание [Аксаковы 1894а: 480][137]. Наконец 17 октября Тургенев сообщил Аксакову, что статья готова, хотя окончательный ее текст Некрасов получил лишь в декабре. Несколько ключевых отрывков были изъяты цензурой, но тем не менее рецензия наконец была опубликована в январской книжке «Современника» за 1853 год [Тургенев 1978а, 4: 671].

«Записки ружейного охотника Оренбургской губернии» современная им критика, как пишет С. И. Машинский, приветствовала «с редким единодушием» [Аксаков 1955–1956, 4: 627]. Тургеневская оценка, однако, представляет наибольший интерес: ни одна из прочих рецензий не создавалась в условиях такого близкого сотрудничества с самим Аксаковым, ни одна не была столь же объемна, ни один рецензент не погружался так глубоко в историческую и философскую подоплеку охоты.

Л. Н. Майков, ставший в 1894 году редактором публикации писем Аксаковых к Тургеневу, предполагает, что первая заметка, написанная в Санкт-Петербурге еще до ссылки, стала своего рода контуром для второй рецензии, написанной в Спасском: «Эта заметка послужила программой, по которой он принялся в деревне писать большую статью о той же книге» [Аксаковы 1894а: 471][138]. Если судить по этой первой заметке, остается мало сомнений, что Тургенев рассматривал ее лишь как набросок, который отражает его первые восторженные впечатления и которого будет достаточно, пока он самым серьезным образом не соберется с мыслями. Тургенев писал:

Мы предоставим себе удовольствие в одном из следующих нумеров «Современника» подробно поговорить об этом сочинении, написанном с такой любовью и с таким знанием дела; и мы будем говорить о ней, находясь сами «на месте», в деревне, среди той природы, которой она служит таким верным и поэтическим отражением, предаваясь сами «ружейной охоте»… [Тургенев 1978а, 4: 500].

Для мировоззрения Тургенева весьма характерна мысль о том, что лучше всего книги о природе пишут те, кто именно на природе проводит значительную часть своего времени и этим постоянно напоминает себе, что человечество – ее часть:

Всякий, кто только любит природу во всем ее разнообразии, во всей ее красоте и силе, всякий, кому дорого проявление жизни всеобщей, среди которой сам человек стоит, как звено живое, высшее, но тесно связанное с другими звеньями, – не оторвется от сочинения г. А[ксако]ва [Тургенев 1978а, 4: 500].

Тургенев пишет вторую, значительно более объемную рецензию в форме письма, возможно в подражание фактически единственному роду литературной деятельности, которому он посвящал время в первые полгода ссылки[139]. В отличие от первой – анонимной – рецензии, вторая была подписана инициалами «И. Т.» и адресована «Н. А.» (Николаю Алексеевичу Некрасову). Эпистолярная рецензия открывается тем же эпиграфом, который сам Аксаков предпослал пятью годами ранее своему первому труду на данную тему – «Запискам об уженье рыбы», – что не только говорит о знакомстве Тургенева с работами Аксакова и его любви к ним, но и тонко намекает на амбициозную цель рецензии: если перед ней стоит тот же эпиграф, что и перед знаменитым 163-страничным трудом, то и сама рецензия, вероятно, претендует на аналогичную полноту и глубину. Это впечатление усиливается малым количеством цитат из собственно «Записок ружейного охотника Оренбургской губернии»: если текст первой заметки на семь восьмых представлял собой пространные блочные цитаты из книги Аксакова, то во второй рецензии Тургенев цитирует его лишь дважды, и то очень кратко. В тексте больше цитируется Пушкин и еще больше – Шекспир, чем Аксаков.

Скоро становится очевидно, что в этой второй рецензии Тургенев создал в значительной степени отражающую его собственное «я» монографию в миниатюре. Мы узнаём о глубоких познаниях Тургенева относительно руководств по охоте, собак, технологических особенностей огнестрельного оружия и других атрибутов охоты; об эрудиции Тургенева в области истории охоты в западной культуре от Древней Иудеи до современной ему эпохи; о тургеневской философии природы; о взглядах Тургенева по вопросу надлежащей эстетики изображения природы. Трижды ему приходится напоминать себе – и читателю, – что он слишком уж отклонился и нужно возвратиться к непосредственному предмету статьи – «Запискам» Аксакова. Немудрено, что анонимный рецензент этого же охотничьего труда выражал недоумение по поводу статьи Тургенева: «Всё это прекрасно! Но как всё это попало в рецензию на книгу об охоте? В странное время мы живем! Развертываешь статью об охоте – и находишь прекрасные эстетические положения; заглянешь в статью о поэзии – там вам ничего и не напомнит об эстетике»[140]. Но в противовес тому, что может представляться иногда показным упором на собственную эрудицию, Тургенев наполняет текст живительным духом самокритики, противопоставляя Аксакова другим писателям, включая и себя самого.

Тургенев неоднократно дает Аксакову высокую оценку за простоту и прямоту его преимущественно экотропного подхода:

И что за прелесть эта книга! сколько в ней свежести, грации, наблюдательности, понимания и любви природы!.. <…> [Аксаков] смотрит на природу (одушевленную и неодушевленную) не с какой-нибудь исключительной точки зрения, а так, как на нее смотреть должно: ясно, просто и с полным участием; он не мудрит, не хитрит, не подкладывает ей посторонних намерений и целей: он наблюдает умно, добросовестно и тонко; он только хочет узнать, увидеть. <…> Это настоящая русская речь, добродушная и прямая, гибкая и ловкая. Ничего нет вычурного и ничего лишнего, ничего напряженного и ничего вялого. <…> Его [Аксакова] манера как нельзя более идет к добродушно-умному, ясному и мужественному тону всей книги [Тургенев 1978а, 4: 513, 517, 519, 521].

Здесь будет трудно не предположить, что Тургенев подразумевал сопоставление «Записок» Аксакова со своими собственными «Записками охотника», в которых благодаря их имплицитной критике русского крепостничества можно было увидеть (что, собственно, официальные власти и сделали) множество