Сартр описывает тревогу и напряжение, которые поселяются в теле человека, когда он обнаруживает себя объектом чьего-то взгляда. Он характеризует этот эффект как отчуждение (alienation): как только тело чувствует, что на него смотрят (даже не видит, а чувствует) — оно как будто бы перестаёт принадлежать самому себе, его часть передаётся во владение другому. Сартр пишет, что мы обычно не являемся объектами своего внимания; мы делаем свои действия и проживаем свою жизнь, а не держим их постоянно как объекты своих мыслей. И в такой ситуации взгляд другого выдёргивает нас из этого положения, навязывая опыт себя как объектов созерцания. Сначала женщины смотрят на себя глазами мужчин — заботясь о том, как они выглядят в соответствии со «стандартами»; затем женщины интернализуют мейлгейз и смотрят через него на себя, других людей и на мир. Сартр в принципе определяет другого как «того, кто смотрит на меня»; проблема в том, что отношения смотрящего и наблюдаемого у него строго диадические: либо я превращаюсь в объект под взглядом другого, либо, управляя динамиками власти, возвращаю себе субъектность и превращаю в объект того, на кого смотрю. Концепция взгляда у Лакана разрешает эту проблему: у него нет никаких препятствий, чтобы одно тело могло занимать обе позиции одновременно, потому что взгляд у Лакана — это не процесс смотрения, это внешний по отношению к человеку объект. Если у Сартра связь глаз и взгляда такова, что второе не обязательно равно первому, то у Лакана взгляд совершенно точно не равен глазам, он становится третьим локусом наравне с субъектом (тем, кто смотрит) и визуальным объектом (тем, на кого/что смотрят). Славой Жижек, описывая лакановский le régard, приводит в пример два классических фильма Хичкока, «Психо» и «Птицы» — в них обоих есть архетипические сцены, в которых героиня приближается к таинственному дому, и когда она на него смотрит, у зрителя складывается ощущение, что дом возвращает взгляд. Это не надо интерпретировать субъективистски, как будто в доме просто кто-то есть, но мы его не видим. Речь идёт о некоем пустом, априорном взгляде, который не имеет конкретного источника, а просто есть в мире. Похожая идея, правда без отрыва от глаза и процесса зрения, возникает у Мерло-Понти, когда он пишет про некий уже существующий в природе взгляд, который заведомо направлен на человека по факту его нахождения в мире. У него, однако, эффект взгляда не неизбежен и контекстуален; структура отношений между людьми коммуникативна, и поэтому включает в себя взаимное узнавание между телами, распознавание в качестве субъектов. Эффект взгляда, по Мерло-Понти, появляется в тех ситуациях, когда такое распознавание не происходит[92], когда у человека, на которого смотрят, появляется ощущение, что его внешность, действия и жесты не распознаются, не понимаются, а объективируются и наблюдаются, как насекомые. Это буквально тот тип взгляда, когда гетеронормативные маскулины видят квир-персону, чей пол они не могут сходу считать. «Ты мужик или баба??» — вырывается почти автоматически, от отчаяния и страха перед воплощением того, что рушит хрупкую иллюзию понятности мира.

Соматические процессы, происходящие под влиянием разных взглядов — направленных или предполагаемых, — ставят под сомнение очевидность границ человеческого тела. Наверняка всем знакомо мгновенное и неконтролируемое изменение своей походки, осанки, скорости под влиянием взгляда охранника в магазине, знакомого на улице, с которым вам не хотелось бы видеться или, наоборот, на которого направлено желание. Под действием чужого взгляда ваше тело может в секунду стать искусственным. Но дисциплинирующий и объективирующий эффект взгляда — не единственный возможный. Мы все знаем, как меняется способ смотреть и ощущения себя под чьим-то взглядом, когда мы находимся в закрытом помещении среди безопасного окружения, — где даже не обязательно знаем всех лично. Глаза путешествуют по телам свободнее, вежливость визуального контакта гладко переходит в налаживание устойчивых связей. Взгляд, помимо регуляции, — это ещё и способ получения знания, обмена информацией с людьми и всем, что вокруг. Когда я вижу на улице отчётливо квирную персону, для которой изобретательная работа со своим телом или внешним видом является сознательным способом сообщить что-то о себе или поспорить с пространством, я задерживаю взгляд, начинаю пялиться с абсолютно безобидными намерениями, но тут же одёргиваю себя, потому что долгий взгляд — оружие гопоты, и у меня самого пока не было шанса забыть это соматическое ощущение, когда чьё-то внимание к тебе моментально провоцирует ощущение небезопасности. И я отворачиваюсь и иду дальше, хотя моими глазами двигало не желание объективировать, а безопасное любопытство. Взгляд способен устанавливать связи, а мы любим глазеть, но мы знаем, что это непозволительно. Почему с раннего возраста в детях обрывают желание пристального взгляда, — из-за его потенциальной власти или потому что патриархату угрожает крепкая связь людей между собой? Потому, что взгляд — это желание (узнать, изучить, стать ближе), а любое подлинное желание подрывает статус-кво?

Розмари Гарланд-Томсон в книге Staring: How We Look[93] описывает историю культурного и социального регулирования пристального взгляда. У неё, в числе прочего, есть ещё и классовый элемент: в пособиях середины 19 века по корректному поведению для джентльменов глазение на женщин строго воспрещается и считается признаком неблагородного происхождения. Одно из пособий, которые цитирует Гарланд-Томсон, вопрошает знакомым аргументом: «если бы вы заметили, как на ваших сестёр пялятся подобным образом, разве не прилила бы к вашему лицу горячая кровь ярости? Молодой человек, уважающий свою мать, никогда не позволит себе уставиться на женщину с открытым ртом». Глазея на женщин, мужчина в большей степени причиняет вред другим мужчинам, чем, собственно, женщине: запрет пялиться на чужих жён исходит из права собственности мужчины на женщину, — то есть дерзкий взгляд угрожает экономической стабильности в обществе. Пристальный взгляд мужчины опасен для других, если же женщина начинает глазеть — она наносит урон самой себе, моментально теряя достоинство и феминность. То есть запрет на взгляд — это борьба с угрозой гендерным ролям и стабильности общества. Власть, размазанная по публичной сфере, даёт нам понять, что для неё нежелательно и опасно: взгляд сопротивления, равноправный взгляд. В те моменты, когда взгляд, как пишет Гарланд-Томсон, не контролирует и выстраивает границы и социальные иерархии, не регулирует, стигматизирует, приручает и привечает, — в эти моменты взгляд может давать взаимное удовольствие и наполнение, становясь разделяемым объектом между теми, кто готов на равных поделиться своей уязвимостью друг с другом.

Производя знание о мире, взгляд производит и монстров, недостойных внимания и любви: ненормативные, не вписывающиеся тела, тела с физическими вариациями, жертвы некрополитики, медленно умирающие нищие с обезумевшими выражениями лиц, в