— Для любовницы, — хмыкнула Юлька. — А что, миленько. Ну… только ради кровати, — заявила она. — И вида из окна. И то— ненадолго.

Глава 17. Нити

Мне снился убитый мною Ворон — существо с моим лицом. Я снова и снова отрубал голову самому себе, кромсал ее на части, и она погружалась в прозрачную землю Маара. Потом приходила тварь — та самая, жуткая уродливая тварь, пившая кровь жертв и жиревшая на них. Тварь хотела меня сожрать, я отбивался, удирал от нее, прятался, но она приходила с беспощадной неотвратимостью. Ты никчемное создание, говорила мне тварь. Ты лишний. Тебе нет места среди нас. И нападала, целя в меня длинным ядовитым хвостом. Я выхватывал сабли, пытаясь отрубить ядовитое жало, но все время промахивался и получал укол — один, другой, пока не падал, парализованный ядом.

Я проснулся к середине дня, совершенно не чувствуя себя отдохнувшим. Словно я вообще не спал. Я же охотился, я должен чувствовать себя полным сил и энергии, бодрым, сытым, довольным жизнью, кипящим жаждой деятельности, а ощущалось оно с точностью до наоборот.

Взлетал я тяжело и медленно, словно перегруженный транспортник, с раздражением вспоминая вчерашний день, изматывающий бой с Нигейром, безумную ярость, терзавшую меня весь вечер и чуть не толкнувшую на безрассудные поступки. Как там Шандр, пришел в себя? Что происходит в Эксере? Что Кольер с Алексом, я ведь так и не повидал их?

Я четко осознал, что ничего этого я делать не хочу. Надоело. Сил нет, как надоело. Все бесполезно. Все зря. Ничего нельзя изменить. Допустим, найду я того, кто создал медальон и управлял Сашей. Разоблачу заговор, следом за которым тут же возникнет новый. Эта бесконечная борьба за место под солнцем, пустая и бессмысленная, из года в год, из века в век… Все мои попытки устраниться все равно идут прахом — я часть этого мира и не могу не играть по его правилам. А жить, как обычные люди, я не сумею, хотя бы потому, что мне нужно охотиться. Вот как эта самая тварь — пить кровь людей, питаться их эмоциями и длить, продлевать самое себя. Я такая же тварь, как и они, хотя и считаю себя лучше многих и горжусь этим. А Ворон меж тем радостно и бездумно жрет людей, вон вчера двоих сожрал, а я не препятствовал, я радовался, деля с ним экстаз и даже не пытаясь его остановить.

Какой смысл в моем существовании? Да никакого. Все то, что умею и могу я, люди могут и без меня. Сами справятся. Мир не умирает и грань не рушится, когда в нем нет Ворона.

Что меня ждет в будущем? То же самое. Все будут искать моего покровительства, льстить в глаза, лгать… ни одна женщина просто так не захочет связываться со мной, потому что я не человек, а существо, дикарь, стихия. Я не способен любить и привязываться, я перекати-поле, я давно эгоист и люблю только свое одиночество. Меня можно соблазнять и использовать ради ряда выгод — престижа, обеспеченности, повышения самооценки. Я считаю себя хорошим любовником, ведь я так много видел и вообще прожил, но это не так — мне льстили, заигрывая, пытаясь привязать, очаровать, одурманить…

Я поднялся и отправился в полет вдоль побережья, чтобы как-то избавиться от идиотских и никчемных мыслишек, терзавших все мое существо, омерзительно мелких и больно жалящих. Вдоль самого живописного, самого теплого и оживленного побережья Элезии…

Но солнечные живописные бухты и полные жизни городки только усугубляли дело. Все это не для меня. Мне давно чужды простые человеческие радости. Летать и жрать — вот все, что мне осталось, да еще иногда нападать на себе подобных, теша самолюбие и спуская ярость. Снижаясь и подымаясь над побережьем, я не замечал, как мое все ухудшающееся состояние души поднимает на море ветер, как завязываются далеко в океане крохотные узелки смерчей. Продолжая падать в мутный, вязкий и тошнотворный туман, я яростно хотел прекратить свое никчемное, пустое, бесполезное существование.

Уйдя далеко на восток, а потом еще дальше, на север, я достиг безжизненных, суровых и безлюдных скал. Остервенело разогнавшись, я рухнул в воду, нырнув как можно глубже. Ворон может находиться под водой пару-тройку минут, но потом ему все равно нужен воздух; мне же не хотелось возвращаться. Темная, бездонная глубина манила меня покоем и безмолвием. Как хорошо было бы остаться здесь, подальше от суеты и бесконечных проблем реального мира… Я шел ко дну, выжигая остатки воздуха из мощных вороновых легких, и холодные воды уже почти зимнего океана пытались сжать меня в своих стылых объятиях.

Но что-то — а вернее, инстинкт самосохранения животного, пусть и наделенного сверхъестественными силами — властно выдернул меня из засасывающей ледяной бездны, тело само рванулось из толщи вод к свету и теплу. Покружив над волнами, я заворожено уставился на высокие серые скалы, испещренные острыми выступами. Волны бились о них, рассыпаясь блестящими солеными брызгами, долетая до середины, откатывая и набегая снова. Разогнавшись, я бросился на утесы грудью, но сила удара была слишком мала — он сотряс мое тело, не причинив особого вреда, толстые перья, усиленные металлом сабель, приняли удар на себя. Инерция отбросила меня назад, в океан, но я перевернулся уже у самой поверхности, отлетел подальше, разогнался и снова рухнул на скалы, на этот раз выше, на обрывистый каменистый берег. Удар болью отозвался во всем теле, так, что заныли кости, но я с какой-то противоестественной мазохистской радостью сполз со скалы в море, опять отлетел подальше и опять со всей дури рухнул на камни, обездвижив и оглушив крепкое, жизнеспособное тело.

Распластав крылья, я обмяк на скалах, не пытаясь ни обернуться, ни шевельнуться. Бессмертное и могущественное создание было обессилено. Нет, не мертво — жизнь еще крепко держалась в мощном теле, отравленный разум которого делал все, чтобы прекратить его существование. Отравленный разум…

Лежа на камнях и бездумно глядя, как на берег обрушиваются поднятые мною гигантские волны, я постепенно осознавал, что мой разум отравлен.

Что душевная муть, поднятая со дна и захлестнувшая меня с невероятной силой, чужеродна и противоестественна, а мысли пусты и мелочны.

Да, мне свойственны приступы угрызения совести, но они не длятся долго. Я способен признать свои ошибки, но я не люблю ими упиваться. Скорее уж, я закрою на них глаза и прикинусь, что ничего не было.

И даже в худшие моменты отчаяния