Рык дизелей из машинного отделения всегда успокаивал. Но не в этот раз. Иван Ефимович лежал и помимо воли прислушивался. Потому что сквозь ровный шум двигателей пробивалось что-то еще.

Шаги. Шаги за переборкой каюты. Взрослые, но легкие. И еще одни. Совсем детские, частые.

Капитан прав. И если женщину с берега теоретически мог притащить кто-то из команды, такие случаи бывали, то ребенку на борту делать нечего. Это не пассажирский теплоход, а рабочий буксир.

Но ведь кто-то ходит прямо сейчас, там, на палубе. Шаги приблизились и притихли. Теперь они совсем рядом, за стенкой. Тихий-тихий скрежет. Скребутся в окно? Или он засыпает и ему только чудится?

Стук. Легкий, но явственный. Настоящий стук в окно.

Иван Ефимович встал. Прокрался к стеклу. Выглянул.

Никого.

А шаги уже с другой стороны – у двери. Все те же – легкие взрослые и быстрые детские.

Подошли. Остановились. Ждут.

Он шагнул к двери и распахнул ее настежь.

И снова никого.

Прямо за дверью – никого. Но там, дальше, на палубе, они все-таки стояли. Стояли спиной к нему, держась за поручни и смотря куда-то за горизонт. Женщина, молодая, с короткой и небрежной мальчишеской стрижкой. И девочка. Да, совсем маленькая, и пяти нет, наверное.

Женщина как будто не заметила ничего и продолжала смотреть вдаль. А девочка – то ли услышала, то ли поняла, то ли как-то почувствовала, что Иван Ефимович открыл дверь. И медленно-медленно, как во сне, стала оборачиваться на него.

12 сентября 1938 года, поселок Колпашево, Нарымский округ

День начался как обычно. Ведро, тряпка, хлорка и десять метров досок, пропитанных кровью. Доски должны быть чистыми, чтобы те, кто по ним идут, думали, что это действительно путь в баню.

Но запахи. Все портили запахи. Запах крови, которой пропиталось все вокруг. И трупный смрад, которым несло из ям. Их было не перебить – ни хлоркой, ни карболкой, ни тем, что после каждой партии ямы присыпали известью и землей.

Что думают те, кто идут по этим доскам, насквозь пропитанным кровью, идут к смердящим ямам, заполненным во много слоев свежей, протухшей и совсем уже гнилой человечиной?

Потом была партия. Обычная, самая стандартная партия в десять человек. И одиннадцать патронов.

Бритые затылки. Одни лишь бритые затылки в прицеле. Он – рабочий на конвейере, по которому двигаются детали, заготовки для наполнителя ям. Он должен делать свою работу. И делать ее качественно.

На четвертом по счету затылке произошел сбой. Производственный брак. То ли Иван немного отвлекся, то ли осужденный невпопад дернулся, но пуля не попала в голову, а лишь чиркнула по уху, раскровавив всю раковину.

Он остановился, обернулся и крикнул: «Мама!» И Иван вдруг понял, что это парень лет пятнадцати, совсем еще ребенок, с яркими, совсем не в цвет сентябрьского неба, голубыми глазами.

На него и ушел запасной патрон.

Пятый, шестой, седьмой и восьмой номера прошли без осечек и промахов. А девятый и десятый вышли вдвоем.

Молодая женщина. Несуразная, худая, неровно бритая под мальчика и одетая в какие-то тюремные обноски. И ее дочка. Лет четырех или пяти, тоже одета в не пойми что и худая настолько, что идти сама, не держась за руку мамы, она не могла.

Потому и пустили их вдвоем, а не как обычно.

Иван замер от неожиданности. Потом встряхнулся, привычно взял затылок в прицел и снова задумался.

В кого стрелять раньше? В девочку – и мама осознает, что дочь мертва? Или в женщину – и тогда она умрет на глазах у ребенка?

Три секунды. Всплыло из учебы: минимальное время между выстрелами – три секунды. Плюс прицелиться…

А они все шли, взявшись за руки. И уже – уже сделали пять лишних шагов. А каждый шаг увеличивает дистанцию и шанс промахнуться. И запасной патрон истрачен. Если что – придется душить. Эту тонкую женскую шею или детскую цыплячью – собственными руками.

Руками, которые вот-вот начнут дрожать.

Все. Больше медлить нельзя – ни единого мига. Он взял в прицел женщину и нажал спусковой крючок.

Точно. Она упала на доски.

А девочка… Девочка, тряся мамину мертвую руку, медленно, почти как во сне, стала оборачиваться на Ивана.

2 мая 1979 года, город Колпашево, Томская область

– Карпов, Александр Данилович, – продиктовала Нина Павловна сержанту, старательно заполняющему бланк.

Мужчина, сидящий напротив, был крепким, моложавым пенсионером. И дом у него был под стать хозяину – крепкий и надежный. Медвежья шкура вместо ковра, ружье на стене.

– Вы охотник, Александр Данилович?

– Да, с детства хожу. Медведь, волк, рысь. Ну, понятно, лисы-зайцы всякие. Бурундуков вот даже умею по-особому приманивать, свистом…

– Ясно. Так кто к вам стучал-то?

Лицо пенсионера мгновенно посерело, от улыбки не осталось и следа.

– Мертвецы, – прошептал он севшим голосом.

Нина Павловна подняла бровь.

– Я понимаю, звучит глупо, – пенсионер заговорил быстрее, словно опасаясь, что его прервут. – Но это правда, товарищ следователь. Там, на обрыве… Ну вы знаете, на Старой Милиции… Там вскрылся могильник, и они вылезли… Сорок лет ждали, а теперь пришли мстить…

– И где же они? Григорьев, вы осмотрели территорию вокруг дома?

– Так точно, Нина Павловна, – отозвался сержант. – Ни живых, ни мертвых не обнаружено.

– Спрятались, – зашептал старик. – Вас увидели… Я не сумасшедший, поверьте. Я ведь не один такой, к кому они… Лешку, Лешку Воробьева уже взяли… Вчера… Вы же должны знать, да?

– Товарищ Воробьев умер от естественных причин, – произнесла Нина Павловна уверенным тоном, хотя у самой перед глазами всплыли пятна обморожения на шее повешенного.

– Нет, не верю, – он замотал головой. – Спасите меня, а? Заберите к себе в отделение, там же есть охрана, решетки? Посадите в камеру, наконец.

– Как я вас в камеру-то посажу? На каком основании? Успокойтесь, оставайтесь дома, запритесь, в конце концов. Никто вас не тронет.

Но пенсионер, казалось, уже не слышал ее.

– Я им не дамся, – тихо сказал он, смотря в пустоту.

Уже дома ее потревожили поздним звонком.

– Карпов, у которого вы сегодня были, помните? Застрелился. Соседи сообщили.

– Спасибо, что проинформировали. Опергруппа готова?

– Да, выезжает. Все сделаем и доложим. Спокойной ночи, товарищ следователь.

Нина Павловна положила трубку. Достала початую бутылку коньяка и стакан. Хотя бы немного. Чтобы согреться в этой холодной казенной квартире.

Сейчас она особенно чувствовала одиночество. Несколько месяцев в Колпашево, а друзей так и не появилось, все остались в Томске. Если бы и ей разрешили остаться там, в родном городе… Если бы не отправили сюда…

Вновь, как чертик из табакерки,