Вышеупомянутый проницательный человек несомненно отметил бы, что гофрированная юбка пассажирки несколько помята, а лазоревая блузка не совсем идет к темно-зеленому жакету, но чего вы хотите от человека, только что сошедшего с поезда?

Подойдя к извозчику (да-да, вынуждены честно сказать, что в отдаленной от столиц Тамани всё еще ездят не на таксомоторах, а на извозчиках), женщина спросила, далеко ли ехать до дома отдыха имени Бубы Икринского, и своим выговором со всей несомненностью подтвердила наше предположение: то была москвичка. Только жители этого слишком много о себе понимающего города произносят слова с неуловимой надменностью, вызывающей безотчетное раздражение у провинциалов.

— В Бубу-то? — переспросил извозчик, окинув дамочку взглядом Джека-Потрошителя, и заломил тройную цену, да еще потребовал плату вперед.

— Везите, — сказала москвичка, рассеянно сунув ему бумажку. — И побыстрей, пожалуйста, я спешу.

Крылья ее чуть изогнутого носа слегка подрагивали, словно в нетерпении, подергивался нервическим тиком и край тонкогубого рта.

Ну кто, спрашивается, спешит, прибыв на отдых, да еще в бархатный сезон? Странно это было, очень странно.

Еще более загадочно повела себя непонятная женщина, когда пролетка полчаса спустя, проехав мимо живописного южного базара, въехала в монументальные ворота, над которыми алел транспарант «Добро пожаловать во Всекавказскую Здравницу имени Бубы Икринского!» и остановилась у нового, исключительной красоты здания, которое очень напоминало античный храм, только вместо статуй Аполлона и Паллады украшенный гипсовыми изваяниями Рабочего и Колхозницы.

В эту самую минуту случилось редчайшее атмосферное явление, о природе которого спорят ученые-метеорологи — так называемый «гром среди ясного неба»: в безупречно ясном, образцово-показательном небе что-то грозно рокотнуло, будто там перекатились тяжелые камни, готовясь просыпаться на землю из голубого мешка, и на миг дохнуло холодом могилы, но природа тут же опомнилась и исправила свою оплошность. Солнце заструилось еще ласковей, в саду возобновили хоровое пение запнувшиеся птицы.

Но лицо спускавшейся из коляски путешественницы вдруг побледнело, обрело несколько сомнамбулический вид, всякая поспешность ее оставила, движения до неестественности замедлились.

По широкой лестнице она поднималась обреченно, словно Мария Антуанетта на эшафот, а у высокой, тяжелой двери задержалась. Но потом, шепнув что-то сердитое (разобрать можно было только слово «тряпка»), рванула бронзовую ручку в виде серпа с молотом и потом уже всё делала стремительно. Прошла широким вестибюлем, где у доски объявлений стояли, изучая меню культурных развлечений, отдыхающие в пижамах и халатах, панамах и белых пуховых шляпах, какие носит только безмятежный курортный люд, и остановилась перед окошком регистратуры.

— Здравствуйте, вот моя путевка.

Рука с кроваво-алыми ногтями положила на стойку бумагу с синим штампом и паспорт.

И пока новую отдыхающую (а теперь стало ясно, что это именно отдыхающая) оформляют в установленном порядке, давайте мы расскажем о замечательном учреждении, которое полностью называлось «Дом отдыха и творчества Союза народных писателей СССР имени Бубы Икринского». Что такое Союз народных писателей, он же Сонарпис, читателю объяснять не нужно. Какой же читатель не знает этой почтеннейшей организации, объединяющей всех выдающихся, видных, талантливых и просто подающих надежды литераторов самой читающей страны мира. Все вышеназванные четыре категории литераторов определялись не как в прежние времена, когда писатели пописывали, а читатели почитывали, но по стопроцентно объективным, строго нормированным критериям, и каждой категории соответствовал свой уровень обслуживания, что, согласитесь, абсолютно справедливо, ибо странно ведь представить, что, скажем, Федора Михайловича Достоевского поселили бы в номер на двоих, положенный «подающему надежды», а какого-нибудь Панаева или Скабичевского — в отдельную палату с балконом и видом на море.

Вероятно, читателю, если только он не с Кавказа, будет несколько сложнее с Бубой Икринским, имя которого носил, конечно, не Сонарпис, как можно было бы предположить из не совсем уклюжего названия, а лишь дом отдыха, так знайте же: то был народный герой, сражавшийся с царизмом и сложивший в этой борьбе свою буйную голову, некогда оцененную в три тысячи рублей — тех, прежних. Дом отдыха получил свое гордое имя в порядке «кавказизации», смычки с народами Кавказа.

Сейчас изображение головы героя-горца, украшавшее парадный вход, пугало непривычных людей свирепо вытаращенными глазами и огромными усами, а по соседству с кабинетом директора находилась мемориальная комната, где среди прочих реликвий, на самом почетном месте, под стеклом, лежала заскорузлая веревка, на которой труп застреленного Бубы провисел целый месяц в устрашение местным жителям.

Но жуткая мемориальная комната была всего лишь дальним чуланом в замке Синей Бороды, не заглядывай туда, и не попадешь из светлой сказки в темную, а сонарписовский дом творчества вне всякого сомнения был чертогом сказочным, и всякого постороннего человека, попавшего в эти стены по каким-нибудь обстоятельствам, немедленно начинали терзать черная зависть и горькое сожаление, что он не обладает литературным талантом и даже не попадает в разряд подающих надежды, дабы получить проживание и стол хотя бы по четвертой категории, тоже очень, очень недурной.

Однако нам еще представится случай заглянуть в светелки чудесного дворца и облизнуться на подаваемые в тамошней столовой брашна, а сейчас пора вернуться к окошку регистратуры, где уже заканчивалась кропотливая и дотошная процедура постановки гостьи на проживание и питание.

— Вот вам ключ от комнаты, пропуск на территорию, курортная книжка и талоны в столовую, Рита Карловна, — сказала златокудрая и величественная, как статс-дама, регистраторша, торжественно вручая новой жилице затейливый, почти камергерский ключ и маленькую книжечку с отрывными квиточками.

Вот, стало быть, как звали нашу героиню: Рита Карловна, и относилась она к разряду талантливых литераторов либо же, что тоже допускалось правилами проживания, являлась членом семьи талантливого литератора.

Рита Карловна, однако, обращенных к ней слов не услышала. Она стояла, отвернувшись от окошка и смотрела в одну точку, причем в глазах ее снова загорелось то самое зловещее сияние, о котором было упомянуто в самом начале и которое потом на время погасло.

Если бы кто-нибудь проследил за направлением этого взгляда, то увидел бы, что он устремлен на доску культурных объявлений,