пытались убедить их принять соседей. Это были, за редким исключением, старые Крепкоспины, всю жизнь прожившие в добровольном отшельничестве, посвящая себя науке. Теперь они вынуждены были менять свои привычки, согласившись делить с другими свое место, которое всегда занимали в одиночку. И им, и нам приходилось непросто.

Любого товарища трудно убедить резко переменить свой образ жизни, но в случае с Крепкоспинами эта задача была практически непосильной.

Первые встречи, при всей нашей готовности к диалогу, ни к чему не привели. Симплекс и те, кто, как и мы, создали группы убеждения, предупредили: для получения первых результатов потребуется определенный опыт. Но никто не говорил нам, какими агрессивными могут быть старые Крепкоспины перед лицом угрозы привычному образу жизни. Переубедить кого-нибудь одного, вооруженного аргументами, оказалось утомительно; потребовалось время, прежде чем нам удалось разработать стратегию, дающую хоть какие-то шансы на успех.

Через пару недель мы стали непобедимыми. Не осталось ни одного Крепкоспина, способного противостоять нашей трехступенчатой атаке. Мы работали сообща, как и положено хорошей команде: сначала вступал я с кратким объяснением, почему правильно принимать новых соседей, затем Лизетта рассказывала о том, что это значит для будущих поколений, а в финале звучало великолепное, живописное взвешивание Пино, который каждый раз указывал на преимущество в несколько граммов в пользу правильного выбора.

В общем, все складывалось так замечательно, что мы решили продлить наш тур на неопределенный срок. Мы стали самыми настоящими миссионерами: планировали встречи, общались с упрямыми Крепкоспинами, а по вечерам разбивали лагерь, где бы ни находились, в ожидании следующего дня.

Мы уже несколько недель пребывали на победной волне, когда к нам обратилась за помощью другая команда, которая, как и мы, избороздила всю территорию Крепкоспинов: они не сумели уговорить одного товарища и попросили попробовать нас.

Это была знаменитая Абелия. Та самая Абелия, чьи исследования из библиотеки-лабиринта оказались такими важными для понимания перемен, происходящих в Эдревии. Как могла она столь решительно отказаться делить с кем-то свою территорию? Мы ответили, что разберемся на следующий день.

Наслаждаясь яркой и красочной погодой конца октября, мы отправились к Абелии. Она жила на вершине одинокого холма, откуда открывался чудесный вид на прекрасную часть Эдревии. И жила она там одна. На всем холме, где могли бы расти сотни товарищей, она была единственной, кто возвышался над вершиной. Это не предвещало ничего хорошего, но мы подготовились.

– Доброе утро, Абелия, можно подойти поближе? Мы из общины и хотели бы поговорить с вами, – сказал я.

– Я прекрасно знаю, кто вы, и знаю, чего вы хотите: вы не первые, кто приходит и беспокоит меня. У меня нет желания обсуждать вещи, о которых вы ничего не знаете.

– Послушайте, мы с вами немного знакомы. Мы внимательно прочли «Значительное увеличение частоты экстремальных погодных явлений за последние сто пятьдесят лет» и другие ваши работы, включая рассказ о катастрофе на холме Коллальто. Они помогли нам понять, что происходит с климатом Эдревии. Именно потому, что мы знаем, сколько веков вы посвятили изучению климата и его изменений, мы не можем понять, почему из всех Крепкоспинов именно вы выступаете против единственного решения, которое могло бы восстановить климат Эдревии.

То, что мы читали ее работы и даже запомнили их названия, на мгновение сбило ее с толку. В разговоре с ученым нужно всегда дать понять: его непонятные и никому неизвестные исследования на самом деле – основополагающие для правильного понимания реальности. Мне даже не пришлось кривить душой: ее работа действительно помогла нам разобраться. Но в случае с Абелией требовалось нечто большее, чем завуалированная лесть.

– То, что вы знаете несколько названий из моей библиографии, ничего не значит. Зачем вы здесь? Чтобы обсудить климат или убедить меня разделить холм с несколькими сотнями шумных, невежественных соседей?

– Чтобы убедить вас разделить холм. Что, как вам хорошо известно, может помочь нам восстановить климатическое равновесие в Эдревии. Так что, я бы сказал, мы здесь, чтобы обсудить оба этих вопроса.

– Тут нечего обсуждать. И если бы вы действительно читали хоть одно из моих исследований, вы бы знали, почему. Скажу просто и понятно: климатическая катастрофа не зависит от нас, она зависит от выбросов газов, производимых деятельностью других, к сожалению, вредных существ. Все, что мы можем сделать для противодействия их выбросам, не более чем временная мера. Если мы непропорционально увеличим количество товарищей (чтобы поглощать больше СО2), то, возможно, сможем отсрочить неизбежное на несколько десятилетий, но потом все вернется на круги своя. Пока они не перестанут производить СО2, ничего не изменится. Вы хоть представляете, сколько они его производят?

Тут вмешалась Лизетта:

– Мы можем использовать десятилетия форы, чтобы вредные существа поняли, как они неправы. Чем больше времени пройдет, тем больше катастроф их постигнет. В какой-то момент они будут вынуждены измениться.

Абелия покачала головой:

– Не думаю. Они твердо убеждены, что единственной целью эволюции было их появление, и не представляют себе никакого мировоззрения, в котором не были бы лучшими. И вы хотите их переубедить? Пустая трата времени. Пройдут тысячелетия, климатическая катастрофа унесет миллионы жертв, и наконец все установится в новом равновесии, отличном от нынешнего. Вредные существа превратятся в нечто иное, а мы, товарищи, по-прежнему будем здесь. Вот что произойдет, и независимо от того, соглашусь я или нет завести сотни новых соседей, это ни на йоту не изменит историю, которую я вам рассказала. Разница лишь в том, что я буду вынуждена провести свои последние несколько веков в окружении толпы детей.

– Ну конечно, если существа, о которых вы говорите, столь же категоричны, как и вы, нам ни за что их не переубедить, – продолжала Лизетта. – Но, если у них зародятся сомнения, я уверена, мы сможем убедить их проявить большее уважение к миру.

Лизетта сделала паузу, не зная, как быть с упрямой старухой.

– Вы не любите молодежь, не так ли? Вас пугает мысль, что кто-то из них будет окружать вас несколько лет?

– Говорить, что они мне не нравятся, некорректно: они мне попросту неинтересны.

– Точно так же, как упомянутые вами существа не интересуются другими.

– Я не стала бы делать поспешных сравнений. Я не делаю ничего плохого молодежи Эдревии.

– Однако если вы не согласитесь принять новых соседей, мы не сможем восстановить баланс в Эдревии. Вы правы, возможно, это лишь временная мера, но она даст нам лишние десятилетия для поиска более эффективных решений. Если же вы не дадите нам шанса, я и многие мои ровесники будем всегда жить от одной катастрофы к другой.