Вообще, жизнь дала князю И.П. Шуйскому многие знания и навыки, как нельзя лучше пригодившиеся ему в звездный час.

Выше Иван Петрович был назван «гроссмейстером». И действительно, по умению предвидеть ход противника и заранее готовить собственные контркомбинации, он стал ко времени «псковского сидения» настоящим тактическим гроссмейстером, безо всяких скидок.

По горячим следам борьбы за Псков местный иконописец Василий создал «Повесть о прихождении Стефана Батория на град Псков». Автор был очевидцем или даже участником главных событий осады, его рассказ подробен и точен. К Ивану Петровичу Шуйскому он относился с великим почтением, подавал его читателям как главного вождя осажденных и вкладывал в уста воеводы речи, свидетельствующие о храбрости, преданности государю, твердости в православной вере.

Так, в преддверии осады Иван Петрович был вызван в Москву Иваном IV. Это подтверждается другими источниками – как минимум, воевода присутствовал на свадьбе государя и Марии Нагой[234]. Однако «Повесть…» сообщает, что был И.П. Шуйский в Москве и позднее, Великим постом 1581 г.[235] Пасха пришлась тогда на 26 марта старого стиля. Выходит, поездка Ивана Петровича пришлась на февраль или март. Действительно, разрядная запись подтверждает данные «Повести…»: в 7089 (конец 1580 – первые месяцы 1582 г.) Шуйский «…был у государя в Москве для государева дела», а на посту псковского наместника его временно замещал князь И. Курлятев[236].

Тогда, по мнению иконописца Василия, царь допытывался, в каком состоянии находятся городские стены и хватает ли для обороны людей. Воевода ответствовал Ивану Васильевичу: «Надеемся, государь… твердо на Бога и на истинную Богородицу нашу, необоримую крепкую стену, и покров, и христианскую заступницу, и на всех святых, и на твое государево царское высокое имя, что град Псков, всячески укрепленный, может выстоять против литовского короля». По словам автора «Повести…», Иван Грозный, услышав такие слова, возложил на Шуйского ответственность за оборону города: «С тебя одного подобает спрашивать мне за всю службу, а не с других товарищей твоих и воевод». Тот ответствовал: «Если на то благая воля Бога и твое, государь, изволение, то все сделаю по повелению твоему, государь, я – слуга твой. И по наставлению Господа и Богородицы всей душою, от всего сердца, непритворно рад буду исполнить порученную службу в граде Пскове»[237]. Если слова воеводы автор «Повести…» мог сочинить сам, то слова государя – вряд ли. Шуйский привез с собой в город государев письменный наказ, из коего, надо полагать, и была взята строгая фраза Ивана IV.

В кремлевском Успенском соборе, перед чудотворными иконами, князь И.П. Шуйский дал царю клятву «держать осаду и стойко обороняться».

Официально Иван Петрович не был во Пскове главным из воевод. Выше него стоял князь Василий Федорович Скопин-Шуйский. Однако царский указ давал И.П. Шуйскому особые полномочия – решать все важнейшие дела по собственному разумению. Так и происходило на протяжении всей осады.

Почему Иван Грозный отдал такое распоряжение? Почему он верил в Шуйского более, чем в кого бы то ни было? Иван Петрович был одной из важнейших фигур в воеводском списке последнего большого похода в Ливонию, возглавленного самим Иваном IV. Да и прежде, в 1577 г., он неоднократно служил воеводой под прямым и непосредственным руководством государя. Явно князь произвел на Ивана Васильевича самое отрадное впечатление своими деловыми качествами. Показал себя в деле.

Что представлял собой его формальный начальник, старший из псковских воевод боярин князь Василий Федорович Скопин-Шуйский? Во Пскове князь Василий появился не ранее последних месяцев 1579 г. Он был намного моложе Ивана Петровича и намного менее опытен в командной работе. Нельзя назвать его полным новичком: за спиной Василия Федоровича – Ливонский поход 1577 г., где он командовал сторожевым полком, а также назначение в оборонительную армию против Стефана Батория, где он числился во главе полка левой руки[238]. Этот человек, что называется, понюхал пороху. Но его тактический опыт был несоизмерим с опытом И.П. Шуйского. Отчего же Василий Федорович оказался в начальниках у Ивана Петровича?

Ларчик открывается просто. Князь В.Ф. Скопин-Шуйский безусловно превосходил его знатностью. Он принадлежал тому же колену в разветвленном семействе Шуйских, что и его подчиненный, но только к старшей ветви[239]. Как тогда говорили, по шкале местнических счетов Василий Федорович стоял «несколькими месты больши», чем князь И.П. Шуйский.

Иначе говоря, в 1581 г. сложилась та же ситуация, что и в 1577 г.: над Иваном Петровичем поставили менее искусного и опытного, но более знатного человека (к тому же его родича), дав возможность спокойно распоряжаться на очень высоком посту.

Московское государство все – сверху донизу – построено было именно так: пока можно было не нарушать права служилой знати хотя бы формально, их не нарушали. Даже Иван Грозный, с легкостью казнивший отдельных аристократов, очень мало поколебал положение русской знати в целом, очень мало затронул ее старинные права и привилегии. Разве только позволил себе ввести некоторое количество «худородных» людей на вершину власти. Но даже и этот шаг был обставлен такими социальными «сдержками и противовесами», что высокий статус аристократии почти не пострадал. Так, специально для «худородных выдвиженцев» Ивана IV придуман был чин «думный дворянин». Ведь ни в коем случае нельзя было давать царским незнатным фаворитам чины боярина или окольничего – не по крови! А вот чин «думного дворянина» – в самый раз. На него аристократ не покусился бы, как на третьестепенный, ну а человек из неродовитого дворянства, обретя его, мог заседать вместе с «княжатами» в Думе. Когда дельного человека, который оказывался… не то чтобы совсем не знатен, но… что называется, «не первой знатности», следовало поставить во главе крупного дела, ему изобретали великородного начальника, в силу разных обстоятельств, а иногда и прямых указаний царя, не противоречившего деятельности искусного «подвиненного». Подобным образом других подчиненных, кои могли бы и сами потягаться с практическим дельцом в древности рода, избавляли от обиды. Ведь по букве закона во главе дела стояла та самая великородная персона. И дело, пусть и построенное столь замысловатым способом, шло как надо.

Иван Петрович, пусть и родовитый аритократ, пусть и Шуйский, но… не из старших Шуйских, попав в первые воеводы, рисковал заработать целую обойму местнических тяжб. Такое уже случалось – местничали с Иваном Петровичем Одоевские, Голицыны… А из-за спины у более знатного молодца-родича он мог, не тратя времени на раздоры с местниками, заниматься своими прямыми обязанностями.