- Не городи чепуху. "Навсегда".

- А узы Гименея?

- Какие еще узы?

- Обычные, ЗАГСовые. На раз-два.

- У нас тут брак религиозный. Не на раз-два, а на три-четыре, понимай, месяца. Пока докажешь, кто ты по матушке, кто ты по бабушке, впору повеситься, если не успеешь родить.

- Родить - не блудить, в смысле не потеряться в трех соснах. У меня все расписано - зачатие - раз, роды - два, ровно через девять месяцев. И - ха-ха! - на неведомой земле.

- Что это за такая земля неведомая? Йердануть, то бишь слинять из Израиля собираешься? Небось, в Америку. А говоришь: "любовь да совет, я с тобой, и это навсегда".

- Навсегда! Навсегда! Сколько повторять? Я так и поклялась в ЗАГСе - "Навсегда!".

- Боже! Опять ЗАГС. Опять прошедшее время! Никак не врубишься: мы с тобой лишь вчера познакомились, под звон гонга, отнюдь не напоминающий свадебный марш Мендельсона.

- Это ты никак не врубишься. Пойми: я - это я, твоя официальная жена. А ты - это ты, вернее, тот, с кем ты позавчера спарринговал у Гриэля в зале.

- Что?.

- А то!

- Я боксировал с самим собой?

- Правильнее сказать, проходил проверку на дееспособность. Экзамен сдал на отлично. И - на тебе, пожалуйста, любишься с законной женой, а не случайной встречной. Резюме: посему не тушуйся, детки от тебя будут у нас вполне здоровые и, главное, законные.

- У кого это - у нас?

- С тобой, с тобой, подстарковатым, и с тем тобой, кто в два раза моложе.

- Почему же однозначно не с ним?

- Тогда - медицинская справка. Он скопирован с тебя. Скажем так, твой нестареющий клон 1967 года производства.

- Каким образом?

- Самым обычным, по космическим меркам. Когда тебя заарканили на летающую тарелку, сразу и сотворили его по твоему подобию.

- Меня никуда не заарканили.

- Это отрезано в воспоминаниях. На самом деле тебя, не спросясь, пригласили погулять в космосе. И в память о знакомстве небесные гости оставили себе отпечаток твоей плоти. Надо сказать, очень привлекательный отпечаток. Так что не обессудь, любовь с первого взгляда. К тебе! К тебе! Не дергайся. Но... Ага, начинаешь соображать: копия есть копия, и красива и умна, но не способна к воспроизводству потомства. А нам обживать новые земли, как Адаму и Еве. Без наследников, пусть и в проекте, не отправят в иной мир. Вот и приходится своими силами помогать инопланетянам, чтобы их Ковчег и впрямь был подобен Ноеву.

- И?

- Да-да, не волнуйся. Общими усилиями мы с задачей, поставленной космическими пришельцами, справились. А дети наши... Но это уже другая история. И напишут ее не на нашей планете, не на нашем языке...

4

Он рассматривал старые фотографии.

Я - боксер. Я солдат. А здесь... Нет, не я. Внуки! Ой, чтоб тебя! Какие внуки? Дети твои, единоутробные Рами и Рей. Не отличишь, до чего похожи, а вот фон, на котором сняты...Да, не наш, не земной. Впрочем, год-другой и, как положено в тринадцать лет, совершеннолетие по еврейской традиции - бармицва. Приедут к папке, расскажут, что за неведомые земли обживают, да и каких новых чудес ждать, теперь уже от них...

Олег Шалимов 

Не красьте бездну черным

"Гранд отель Дэ Бэн разрушается, стоит без дела, забор окружает некогда наполненный жизнью дворец. Здесь умер Сергей Дягилев, Томас Манн писал новеллу, а Лукино Висконти снимал знаменитый фильм. Теперь лишь чайки кричат над пустыми террасами, и грустные волны укутывают безлюдный берег" Я так и не распотрошил чемодан, вон он стоит, закрытый, в углу у печки, и в нем две бутылки Просекко. Полгода в Италии, - встречал Венецию, раскинувшую свои зеленые воды, - зеркала ревности и скрытой за восхищением ненависти, что никому красавица не принадлежит, - зачем-то стремясь в Ломбардию, но через два дня вырываясь с ее тенистых склонов в поиске жары и солнца, - в Неаполь, бухтящий на томных холмах, готовый сбить и посмеяться под туманным циркулем Везувия, - и там я был, на его раскаленных склонах, взрыхленных каменной кольчугой лавы. Нет, Неаполь не по мне, в поисках нового я завис в Лацио, в городке у ласкающего гранитный обрыв моря, где две недели таял на песке, потратив за год скопленные гонорары от заметок и репортажей, - и теперь, вернувшись на родину, я думаю о деньгах с привычным и едва забытым отчаянием. Выданный мне режиссером аванс в первые три дня я оставил во Флориане, гордясь серебряной посудой и собственным воображением. Что я ему покажу? Формально у меня еще три дня, чтобы написать сценарий. Так мы с ним договаривались. А что будет завтра?

...

Да, я здесь не был давно. Как стремительно ускоряется время.

...Вчера произошло непредвиденное, и я не знаю, как быть. Чтобы хрусталь заиграл на карнизах, теплый свет пробежал по дорожкам и в опадающем небе вспыхнули краски, нужен скверный день. Я маялся прогулкой по городу, переломанный зонт уже не спасал, в кроссовках жижа. Во что бы то ни стало, требовалось придумать сюжет, который ляжет в основу фильма. Ничего не приходило в голову, и я злился на себя. Страх заразиться неведомой болезнью давно был вытеснен неуклюжими попытками борьбы с неизвестностью, - вот где цивилизация по-настоящему выдает себя, - веками прятаться за прогресс, за войны, за усмирение войн, за профессионализм и смех над графоманией, но "сегодня" - когда бы оно ни оказалось - цивилизация наивно глупа. "Это не оскорбление, но констатация факта",- говорил я себе, злясь, что в голове пусто. Глаза туманились от плохо закрепленной маски.

Кто меня может знать, в курсе, что я люблю писать здесь, и если ничего не выдумывается, непременно иду сюда, беру чай за пятнадцать рублей или кофе за двадцать пять и пирожок с яблоками за двадцать семь и сажусь за второй справа столик в верхнем зале. Здесь никогда ничего не происходит, и одиночество кстати автору с амбициями. Куда, как не сюда мне было теперь идти? Не знал я, что ждет меня в этот раз.

Глаза, - я уже думал выйти, - они смотрели на меня, - широко открытые, добрые, многоговорящие, - словно о чем-то просила, девушка сидела сразу у входа, слева за столиком, держала чашку, уже пустую. Никакой очереди, - конечно,