— … возлюбленные враги? - весело съязвила я. Меня охватил странный кураж.

— Да, примерно! Вот так будет правильней всего.

Я ела мороженое и бельгийский шоколад, слушала тоскливую мелодию и даже не разрешила Грау пойти и заставить скрипача играть что-то более веселое, хотя он уже встал со своего стула. Сегодня удивительный вечер. Я вынуждена признать - сегодня затишье, короткая передышка… привал… А что принесет нам завтрашний день?

Об этом мы, будто сговорившись, решили пока не думать. Зато всласть обсудили эпизоды античной истории вплоть до фирменного построения римских легионов, коснулись боевой экипировки скандинавских викингов.

— Грау, а ты в курсе, что их рогатые шлемы всего лишь миф, рожденный после театральной постановки?

— Ну, да, помню, отец был в восторге от "Нибелунгов", а меня больше поразила драма Ибсена "Пер Гюнт". От песни Сольвейг и сейчас душа трепещет. Вот слушай...

Ко мне ты вернёшься, полюбишь ты меня, Полюбишь ты меня; От бед и от несчастий тебя укрою я, Тебя укрою я. И если никогда мы не встретимся с тобой...

— Божественная музыка Грига! - поспешно перебила я, пока он не запел куплет о любви, - мне тоже нравится "Утро" и "Марш гномов". А ты читал Германа Гессе? Мне понравился "Нарцисс и Гольдмунд", а до "Игры в бисер" я еще не добралась.

Мы долго болтали о чем-то философски- возвышенном, не касаясь болезненных тем, ни о чем не спорили. Отто все больше открывался как остроумный и находчивый собеседник, у него был широкий кругозор для человека его времени, хотя, должна признать, многие фамилии, особенно немецких философов, писателей и музыкантов мне были совершенно не знакомы.

Грау часто бывал в Опере, неплохо разбирался в классической музыке, Вагнера слушал, читал Шопенгауэра. Я попыталась не упасть в грязь лицом и поддержала серьезную тему:

— Меня тронуло высказывание о том, как люди в своем желании общаться похожи на дикообразов, которые хотят согреться в холодную ночь, тесно прижавшись друг к другу. Намерения-то у них благие, а в результате уколы и боль…

— Да- да, я тоже размышлял об этом!

Так странно, у нас оказались схожими суждения по многим вопросам, даже религиозной направленности. Отто тоже считал, что «библейский бог» чересчур жесток и противоречив, а простые люди - маленькие, слабые, бесконечно уязвимые люди бывают гораздо терпимее и гуманней его.

Но особенно я удивилась и даже зауважала Отто, когда он вытащил откуда-то крохотную книжицу и с важным видом зачитал слова Ницше:

«Некий путешественник, повидавший много стран и народов и несколько частей света, будучи спрошен, какое свойство людей он находил повсюду, сказал: все они склонны к лености. Иному может показаться, что было бы правильнее и точнее сказать: все они боязливы. Они прячутся за обычаи и мнения.

В сущности, каждый человек хорошо знает, что он живет на свете только один раз, что он есть нечто единственное, и что даже редчайший случай не сольет уже вторично столь дивно-пестрое многообразие в то единство, которое составляет его личность; он это знает, но скрывает, как нечистую совесть, – почему? Из страха перед соседом, который требует условности и сам прячется за неё.

Но что же заставляет отдельного человека бояться соседа, мыслить и поступать стадно и не наслаждаться самим собой? Немногих и редких людей, быть может, – стыдливость. Но для огромного большинства это – изнеженность, инертность, – словом, та склонность к лени, о которой говорил путешественник. Он прав: люди еще более ленивы, чем трусливы…»

— Подожди-подожди, я поймаю мысль! Это сейчас тоже для нас актуально. Да, в романе Булгакова... Пилату снится сон, где Иешуа говорит о том, что трусость есть один из самых страшных пороков.

— Вот именно, - обрадовался Грау. - Нужно смело принимать все, что посылает жизнь, нужно черпать ее обеими руками, пока есть возможность. И ничего не бояться, даже смерти. Мне ли не знать...

Совсем стемнело и оставалась пара часов до полуночи. Я очень устала и желала как можно скорее оказаться в своей комнате на Евангельской. Больше-то некуда возвращаться. Отто, видимо, вполне разделял и эти мои запросы. Он рассеянно кинул на стол пачку рейхсмарок, и мы вернулись к машине.

Я предусмотрительно села на заднее сидение, Грау сразу загрустил или мне лишь почудилось? Мы ехали медленно, молчали, но я видела, что он бросает порой на меня долгие взгляды через зеркало заднего вида. Уж лучше бы на дорогу смотрел… Все удивительно и невероятно… дурной сон…

— О чем ты думаешь сейчас?

Его резкий вопрос застал меня врасплох, и я едва не ответила правду - этого говорить не стоило, ведь я думала о нем. А что именно? Просто вспоминала наши разговоры, его веселое, оживленное лицо, выразительную мимику, быстрые отрывистые фразы, его забавные шутки, даже ни капли не пошлые. Он мог быть хорошим другом. Но его лучшего друга Ганса через год или два убьют русские, и Отто об этом заранее знает.

А кто для него я?

Возлюбленный враг. А зачем нужно любить врага… Досадно, не помню, как продолжалась в Библии эта фраза. Не затем ли, чтобы заманить поближе и ударить в самое больное место? Боже, а если все это подстроено, если у них какая-то договоренность с Вальтером и нужно, чтобы я расслабилась, стала доверять Отто. Но какой от меня толк? Что я могу сделать важного для выполнения их боевых задач и целей?

Генералу я могу быть полезна лишь как компаньонка для его сына, не больше. Если первое время я тряслась каждую ночь, ожидая каких-то попыток с его стороны, то теперь даже сплю, не закрывая дверей, лишь изнутри приставив к ним стул, ключа - то нет. У Вальтера может быть куча всяческих женщин в городе, очень ему надо ко мне лезть, к прислуге. Хоть одна печаль миновала, надеюсь.

— А я думаю о тебе, - тихо признался Грау.

Вот и новая забота, Отто у нас расчувствовался и все так не вовремя - так неправильно сейчас. Тяжело… грустно до слез.

— Лучше не начинай! Смотри на дорогу, совсем темно, еще съедем в канаву.

— Мне все равно.

— Конечно! Ты же «бессмертный Отто». А оправлюсь ли я после аварии еще неизвестно.

— Все такая же ведьма!

— А с чего мне меняться?

Похоже, мои слова заставили его