Англичанка покраснела, но не сдалась.

— Дряхлов алфавит знает! Он сегодня глаголы спрягал.

Директор снова махнула рукой.

— Всё понятно. Физика? Так… Физика предмет новый. Как он работал на уроке?

— Пассивно, но слушал внимательно.

— Понятно. Хотелось бы, чтобы мы обратили особое внимание на поведение и на успеваемость Евгения Дряхлова. В том году он много пропустил…

— Прогуливал? Он стоит на учёте в ИДН?

Директор поморщилась.

— Нет, не прогуливал, много болел. На учёте не состоит. Вроде, в злостном хулиганстве не замечен. Какое решение примем по существу вопроса, товарищи?

— Позвольте мне высказаться по существу?

— Пожалуйста, — разрешила директор школы и посмотрела на часы.

Завуч толкнула речь минут на пятнадцать. Я терпеливо стоял и слушал. Мне не хотелось ей перечить, хотя мне было, что сказать об обязанностях учителей и правах ребёнка. Но это всё уже было изложено в моём заявлении, написанном аккуратным почти каллиграфическим почерком на тетрадном листе в клеточку. Почему-то мне не нравились тетради в полоску.

— Ты всё понял, Дряхлов?

— Всё понял, — сказал я.

— Обещай, что больше так не будешь!

— Обещаю. Я больше так не буду.

— Так, коллеги, считаю, что педсовет прошёл конструктивно. Дряхлов осознал свою ошибку и обещает так больше не делать. Всё, Дряхлов, можешь идти. Объявляем тебе строгий выговор с занесением в личное дело. Решение педогогическгого совета мы передадим твоей матери, которую вызовем в школу официально через руководство предприятия на котором она работает. И никакую жалобу Дряхлов писать в РОНО не будет, так как осознал, что сам виновен.

Я поднял руку.

— Что ещё? — спросила завуч.

— Позвольте, Людмила Фёдоровна, но я не вижу за собой никакой вины. Я пообещал, что так больше не буду, потому что понял, что никто из вас так и не услышал меня, а тем более не понял или не захотел понять. Зато я понял, что с вами нет смысла разговаривать на темы о страведливости. Вы убеждены изначально, что правы вы, а не ученики, чтобы они не говорили. Этакая «презумпция вашей невиновности». Учитель, как кардинал' не порочен, чтобы он не делал. А ученик виновен всегда, потому что он ученик. Если я могу идти, я ухожу, но, Альфред Павлович, я вам официально вручаю «ноту протеста». Как представителю государственной организации, основная задача которой обеспечивать права детей на образование и заботиться об их благополучии.

Я шагнул к представителю РОНО и расстегнув ранец, достал из него почтовый конверт с наклеенной маркой. Я ведь не знал, что на педсовет пригласят члена РОНО. Директор прыснула. Завуч округлила глаза. Стояла гробовая тишина, пока завуч не выдала:

— Нота протеста? Ты, Дряхлов, кем себя возомнил? Республикой Гндурас? А РОНО представляешь, как Соединённые Штаты Америки?

Я уже шагнул к выходу, но оглянулся и подняв палец вверх со значением в голосе произнёс:

— Заметьте, не я так сказал!

Прикрыл за собой дверь и вышел. Сзади продолжала стоять тишина. Даже ни один стул не скрипнул. Зато директор тихо спросила:

— Коллеги, кто-нибудь понял, что произошло? Я лично в абсолютной прострации.

* * *

На улице, за углом школы, по дороге к моему дому, меня встретили двое: Кепов и Рошкаль. Кепов, вообще-то, не выглядел здоровяком. Комплекцией он был не крупнее меня. Однако в глаза сразу бросалось его независимое, пренебрежительное ко всем поведение и его нарочито «Морская в развалочку походка. Ну очень 'нарочитая» и очень в «развалочку». Походка смотрелась комично и я, увидев, как он приближается ко мне, как краб, невольно улыбнулся.

— Чо зубы щеришь, Дряхлый?

Он ударил меня левой рукой сбоку на подшаге левой ноги. Ударил коротко и быстро. Выпад оказался неожиданно «профессиональным» и подлым. Свернувшись тазом влево уклониться я успел, но по оттопыренному уху получил Уши Женька тоже имел «знатные». Нормальные такие «локаторы». Грех по таким ушам не получать. В правом ухе что-то щёлкнуло.

Ох и не зря я отрабатывал уклоны со встречными ударами…

Кулак правой руки вылетел рефлекторно, обогнув левую руку ударившего, и врезался ему прямо в челюсть. И недаром я теперь всегда носил в руках трёхкопеечные монеты. Это чтобы приучать держать сжатыми кулаки. При рефлекторном ударе кулак лучше держать сжатым, чем открытым. Щёлк и хулиган лежит и дёргает ногой, пытаясь подняться. И глаза такие… голубые-голубые…

— Ты, чо, козёл, в репу захотел⁈ — спросил меня Рошкаль совершенно индифферентно. — Сейчас схлопочешь!

Он шагнул ко мне и попытался меня схватить. Его загребущие ручищи поймали вместо меня воздух, и Рошкаль едва не упал.

— Ну, ты блоха, — добродушно рассмеялся он, увидев, как я, из почти полного приседа, отпрыгнул в сторону.

Однако прыжок мой не увенчался успехом. Мой ранец, довольно тяжёлый, зараза, когда я резко присел, подпрыгнул и сместился влево. И когда я прыгнул в сторону, то просто завалился Рошкалю под ноги.

— Стоять! — приказал он, хватая меня за шею и дёргая вверх. Меня пронзила страшная боль. В моей шее что-то хрустнуло. Я заверещал было, но сразу затих, так как его пальцы сдавили мою гусиную шею ещё сильнее.

— Ты чо, Костя, поднимайся, давай, — позвал он Кепова. — Что мне с этим делать-то?

Однако Кепов блуждал по нам ничего не видящими глазами и шарил по зземлетладонями.

— У него сотрясение, придурок! –просипел я. — Надо скорую вызывать. Отпустил бы ты меня, Женя, я в учительскую сбегаю.

— Сотрясение? Ты чо, боксёр, что ли?

— И не только боксёр, Женя.

— А что, не только?

— Ещё и самбист.

— Ну и чо ты, самбист, раком стоишь не вырываешься? Приёмчики не показываешь?

— Не хочу тебе бо-бо делать.

— Ну, бля ты… Сделай «бо-бо», если сможешь.

— Ну, ты сам попросил! — сказал я и лягнул его своей левой ногой прямо между ног, словно лошадь копытом. Ногу я совсем не выпрямлял, и ступня вошла аккурат снизу вверх, вдавив мошонку в лобковую кость.

Хищник взвыл и отпустил свою жертву, а жертва бросилась бежать. В конце концов не может жертва беспокоиться о хищниках. Пусть они сами о себе беспокоятся и вызывают, если хотят, скорую помощь.

— Ну, пи*дец тебе, Дряхлый! — просипел второй «хищник». Первый «хищник» всё ещё ползал по земле, пытаясь встать, но прогресс уже был.

— Ты сам попросил, Женя! — крикнул я. — А мне для хороших людей пары