Шрифт:
Закладка:
- Ты в порядке? - спрашивает он, заглядывая в глаза, проводя рукой по моему лицу, шее и одновременно оттаскивая подальше от потасовки.
Я часто-часто киваю, не в силах говорить и мотаю головой в сторону каменистой насыпи. Артем вряд ли что-то видит, но срывается с места и бежит в указанном мной направлении. А я, ослепленная пламенем костра и не пойми откуда взявшейся пеленой непролитых слез, не сразу могу разглядеть, что происходит в темноте позади того места, где только что в руках Джонни висела я.
Зажмуриваюсь и стою так, наверное, целую минуту, всем телом вздрагивая от каждого удара, словно все они предназначены мне. Когда снова открываю глаза, чуть привыкшие к темноте, вижу, как Марсель с остервенением лупит сбитыми в кровь кулаками и пинает ногами два поверженных тела.
Он что-то приговаривает по ходу, бормочет на каждый удар, но я не могу различить ни слова.
На несколько секунд меня охватывает странное оцепенение, я смотрю на него, каким никогда его не видела, и не могу пошевелиться. Как завороженная, наблюдаю за каждым его движением, за зубами, с силой впивающимися в нижнюю губу каждый раз после того, как он что-то зло цедит противникам, за остервенением во взгляде горящих глаз. Но потом вдруг прихожу в себя, подбегаю к нему и пытаюсь оттащить от уже не сопротивляющихся подонков. Он отпихивает меня, рычит, чтобы я отошла, но я повисаю на его руке, не позволяя высвободиться.
- Пожалуйста, Марс, - умоляю громким шепотом и пытаюсь поймать его взгляд.
Когда мне это удается, он, наконец, успокаивается, пинает Джонни в последний раз, обняв меня, приподнимает и относит дальше от кромки воды и от своих жертв.
Там ставит на песок, но не отпускает. Гладит по волосам, по спине.
- Ты цела? - спрашивает, часто дыша. - Девочка моя…
Я опять несколько раз быстро киваю, глядя на него снизу вверх, вновь лишенная дара речи. Потому что вижу на любимом лице ссадины и кровоподтеки. Я застала уже только концовку драки, которую он полностью контролировал, но в первые секунды ему, видимо, тоже досталось. Все же противников было вдвое больше.
Поднимаю руку и касаюсь рассеченной брови, из рваной раны над которой черной струйкой стекает кровь. Марсель блаженно прикрывает глаза и, повернув голову, целует мою руку припухшими губами. Все мое тело, от кончиков пальцев до макушки головы пронзает током. Не один раз.
Не убирая палец от раны, я веду им вниз, повторяя путь, проделанный кровью, и стирая ее красный след. Подношу палец ко рту и втираю его кровь в свою нижнюю губу. Увидев это, Марс сверкает глазами и впивается в мои губы своими. Боже, как долго я этого ждала… Я отвечаю ему со всем пылом и упиваюсь этим, почти забытым, ощущением. Чувством невесомости, небытия, когда кажется, что я парю в открытом космосе, и ничего вокруг не существует. Его губы сминают мои, вгрызаются в них, и они пульсируют от его прикосновений - именно в них сейчас бьется мое сердце. Сердце, которое целиком и полностью принадлежит ему. И я прижимаюсь к нему с такой силой, словно намереваюсь в нем раствориться.
В ушах звенит, учащенное сердцебиение создает шумовой вакуум, поглощающий все звуки извне, но и сквозь него в какой-то момент я слышу обеспокоенный голос Алексы.
- Агата в порядке?
Марсель, видимо, тоже ее слышит, потому что сразу отпускает меня.
Облизнув пульсирующие и горящие, будто я прижгла их паяльником, губы, я радуюсь тому, что на пляже темно, а языки пламени между нами создают непроницаемый барьер, и готовлюсь улыбаться и притворяться. И врать.
Я смогу.
Теперь я знаю, что смогу.
Теперь, когда не сомневаюсь, что Марсу я не безразлична. Внутри я ликую и готова на всё.
Когда на следующее утро перед завтраком папа узнал о наших злоключениях на Монакском пляже, он всерьез намеревался повернуть штурвал и вернуться в порт Монако, чтобы обратиться в полицию и найти этих подонков. Мы четверо с трудом его отговорили. Прислушался он лишь к тому, что задержка не позволит нам вовремя прибыть в Барселону, где мы все, а особенно София, должны присутствовать на открытии отеля.
Я - умница, я все правильно рассчитала, когда попросила ребят при возвращении на яхту не бить тревогу и ничего не рассказывать о происшедшем до утра, когда яхта отплывет на достаточное расстояние от Монако. Иначе папа сразу развил бы карательную деятельность, и мы еще долго не смогли бы покинуть негостеприимную бухту.
Наилучшим исходом стало бы не рассказывать ему об инциденте вообще, но это было неосуществимо - следы драки на лице Марселя выдавали нас с головой, да и мы с Алексой, сомневаюсь, что смогли бы вести себя как ни в чем не бывало. По крайней мере первые пару дней. Все же потрясение было достаточно сильным. Поэтому было важно не поднимать шума хотя бы некоторое время, а там положиться на то, что дела Софии папа поставит выше того, что случилось с нами, тем более, зная, что мы в порядке.
И это сработало. Все же я хорошо знала своего отца. Но от допроса по всей форме это меня не уберегло.
- Что ты помнишь об этих моральных уродах?
- Имена, - я пожимаю плечами.
- Урода, который первый меня схватил, зовут Серхио. Он звал нас покататься на яхте. Это всё, что я слышала, - отозвалась молчавшая до этого Алекса.
Она все утро была непривычно тихой и какой-то незаметной - такой я видела ее впервые. А ночью, выйдя на палубу глотнуть воздуха - в каюте мне казалось, что на меня все давит, и захотелось простора, - я увидела, как она с маниакальным остервенением рвет и кромсает на куски узкое нежно-кремовое платье, выбранное ею для прогулки по Каннам. Платье было очень красивым, элегантным, совершенно не подходящим для прогулки, но оно наверняка отлично бы смотрелось на красной дорожке фестиваля. Быть может, это и повлияло на выбор Алексы - оказаться в Каннах в наряде, достойном красной дорожки, было для нее важнее неудобства в ходьбе. Ведь к платью с черной молнией по всей длине на спине полагались высоченные туфли-лодочки в цвет платью, которые, правда, перед прогулкой по пляжу Алекса догадалась сменить на такие же кремовые кеды, предусмотрительно взятые с собой.
После встречи с отморозками платье было безнадежно испорчено - пятна от мокрого песка, оторванный в борьбе рукав, потерянная собачка с тракторной молнии, - и Алекса выместила на него оставшуюся невыплеснутой на обидчиков злость и обиду.
Я подошла к ней.
- Ты как? - спросила тихо.
- Нормально, - ответила она после того, как я положила руку на ее предплечье, призывая прекратить ее акт агрессивного вандализма в адрес ни в чем не повинного платья.
Ее руки замерли, и она отбросила дорогую ткань, ставшую бесполезной тряпкой.
- Просто я… - она осеклась. - Знаешь, для меня такие ситуации не впервой, мне уже приходилось встречать таких подонков, и исход не всегда был таким положительным, - она попыталась улыбнуться, но получилось горько и жалко.
