— Какая? — Харальд ждал худшего.

— Два барана, — к шаману вернулось нормальное человеческое выражение лица. — Один за проступок и второй в качестве пропуска.

— Не вопрос, — Харальд слегка расслабился.

В отличие от многих племён северного архипелага, двуликие не приносили в жертву своих собратьев. Только животных, да и тех по особым случаям. И сейчас, несмотря на то, что он готов был сделать что угодно, лишь бы найти свою суженую, идти на такой шаг не хотел. И, хвала Небесному Волку, этого не понадобилось. Ведь одно дело убить врага в честном бою, а другое — перерезать горло ни в чём неповинному человеку. Вот был бы жив тот воин, которого он успел урвать с басурманской орды…

Ритуал проводили на рассвете. Всю ночь накануне Харальд не мог сомкнуть глаз. Он не чувствовал её! Словно не было на ней его метки, хотя до этого пусть не сильно, но ощущал, и объяснений этому было два — либо она сильно далеко и крепко спит, либо…

О худшем думать не хотелось.

Каково же было его счастье, когда поутру он наконец-то почуял! Да, жива и, судя по бодрым отголоскам, здорова!

На капище Харальд пришёл в отличном настроении. Даже суровые лики деревянных идолов, взиравшие на волка со всех сторон, не смущали его — так было хорошо! Попросив у местных богов прощения за своевольство, северянин прирезал баранов, послушно выполнил всё, что говорил шаман, а после собрал одежду в компактный свёрток, повязал на шею ленту из косы Ренаты, перекинулся и был таков. Конечно же, верные соратники не отставали от своего альфы, хотя он не настаивал, ибо не знал, чем всё обернётся. Вернётся ли живой, ведь противник серьёзный? Единственное, в чём он был уверен — он отдаст жизнь за свою пару и… будущего ребёнка. Она понесла — это было совершенно точно, ведь он чуял метку так сильно, словно Рената находилась в паре вёрст от него, а не за тридевять земель.

И это сбивало. Не мысль о плоде их страстной, пусть и единственной ночи, она, напротив, согревала сердце, а эта мнимая близость. Казалось, что вот-вот, и он её настигнет. И он автоматически начинал принюхиваться, не улавливал запаха, только от ленты, и начинал нервничать.

Единственное, что его стабилизировало — это личная гвардия. Ребята успокаивали, говорили, что надо привыкнуть и приспособиться ориентироваться. Он старался. Отстранялся от чутья, оставляя лишь ощущение направления. Но стоило Ренате начать сильно переживать, как он вновь окунался в мнимую близость, принюхивался, и всё повторялось по кругу.

Это выматывало, жгло сердце, выворачивало душу. И мешало движению. Когда Харальд сохранял психическое равновесие, то мчался огромными скачками, преодолевая расстояние, разделявшее их, с немыслимой скоростью, но стоило сбиться с настроя, и он терял обороты, отвлекаясь на обманчивые ощущения.

На исходе третьего дня Харальда скрутило. Сначала он почуял, как резко сменилось направление движения. Остановился, непонимающе закрутил головой, завыл, а после и вовсе потерял ориентир.

— Спокойно! — рыкнул Кьярваль. —Надо разобраться.

— У меня голова кружится, — пожаловался Торстейн, тряся рыжей башкой.

— Похоже, её снова несёт степной ветер, — догадался наконец-то Сигурд.

Он чувствовал себя виноватым в пропаже Ренаты, ведь его умудрились облапошить какие-то басурмане. Попался, как малый щенок, а не взрослый волк!

— Тогда пока привал, —Гуннар здраво рассудил, что смысла двигаться куда-либо, пока перемещение Ренаты не закончится, нет.

Харальд еле держался на лапах. Его крутило сильнее всех, ведь остальные ощущали зов метки пары опосредованно, через сознание альфы.

И тут случилось нечто такое, отчего Харальд не выдержал и рухнул. Лапы подкосились, тело пронзила острая боль, а часть инстинктов потребовала… вернуться к драккарам и отправиться домой.

Ибо он почувствовал предсмертные муки собственного отца. Как, отчего — он не знал. Просто лежал и корчился от агонии своего родителя, пусть ощущения были не в пример слабее настоящих, которые переживал сам Рагнольв.

Остальные волки разделили с ним эту боль, облегчили, взяв на себя часть напряжения.

— Что будем теперь делать? — Кьярваль растерянно глядел на остальных и понимал, что выбрать невозможно.

По законам Архельдора, когда умирал старый альфа, его наследник должен был в течение дюжины дней вступить в права наследования. На то был ряд причин, и именно из-за них требовалось сделать выбор именно сейчас. Немедленно выдвигаться в путь и выполнить свой долг? Но как, если вторая часть Харальда звала совсем в другую сторону! Временно дезориентированную, но не в этом суть. Чему следовать? Вековому обычаю, инстинкту вожака и теперь уже полноценного альфы, или зову пары? И пары не простой, а инициированной и беременной.

Харальда плющило, будто он попал под обвал. Его давило к земле, выворачивало суставы от противоречивых инстинктов, буквально разрывало на части.

Лишь через два часа он перестал тяжело дышать и попросту отключился. Соратники легли вокруг него, подпёрли со всех сторон, поддерживая и грея теплом своих тел и душ. Вопросы, на которые они не знали ответов, то вспыхивали в коллективном сознании, то снова уходили в небытие. Не им решать, как поступить. Они примут любой его выбор. Более того, подсознательно понимают, каким он будет, но стараются об этом много не думать. Потому что это тяжёлый путь. Оба пути неимоверно тяжелы. Вот только если один из них просто труден, то второй равен самоубийству. Медленному, но верному.

Наконец, когда кудесница заря принялась за солнечную пряжу, постепенно опутывая ею небесный свод, Харальд проснулся. В человеческом теле. На его лицо было страшно смотреть, а в глаза и вовсе лучше не заглядывать, если не хочешь увидеть Бездну. Он кое-как, словно ему было все триста лет, поднялся, встряхнулся, попил воды из фляжки, которая также была в свёртке с вещами, и вновь принял волчье обличье.

— Ты как? — первым рискнул сунуться Сигурд.

Если и схватит отмашку, то хотя бы есть за что.

— Ты и сам знаешь ответ, — хрипло выдавил ответ Харальд.

Все они понимали, что иного пути попросту нет. Потому что невозможно пойти против главного инстинкта, даже если ты очень предан своей общине.