— Откуда вам это известно? — удивился Данилов.

Менчик улыбнулся и пожал плечами — какая, мол, разница?

— Приглашался, — подтвердил Данилов, — было дело. Но разобраться до конца так и не смог. А хочется разобраться, чисто для себя. Давайте говорить откровенно, Евгений Аристархович — вам не кажется, что Сапрошина подставляют?

Менчик ничего не ответил, а только лишь неопределенно дернул бровями.

— Смотрите, как интересно получается. Снежана Артемовна утаила от профессора Раевского, что пузырьковый датчик неисправен, но позже рассказала, что узнала об этом еще до начала операции. По идее Раевский должен был показательно наказать ее, чтобы другим неповадно было устраивать ему такие подлянки. Лично я, на его месте, добился бы ее увольнения. А вместо этого Снежану Артемовну ставят замещать старшую сестру. Это же аванс на предстоящее повышение и свидетельство того, что администрация не утратила к ней доверия. Лично мне это кажется странным. А это наивное оправдание — «я боялась Сапрошина»…

— Да сказала она Раевскому! — перебил Менчик. — Наверняка сказала! У Снежаны Артемовны с Раевским особые отношения, — Менчик потер указательные пальцы друг о друга, демонстрируя степень их близости. — Не амурные, конечно, данные у нее не те, да и Раевский никаких служебных романов себе не позволяет. Отношения деловые, нечто вроде симбиоза. Она проводит подготовку, а он снимает пенки. Вы меня понимаете?

Данилов кивнул. Он прекрасно понял, о чем идет речь. Шполяк помогает Раевскому «окучивать» пациентов — создает рекламу, выступает посредницей и делает прочую черновую работу. Медсестра, в отличие от врача, должностным лицом не является и потому за получение денег от пациентов ей грозит более мягкое наказание. К тому же, многие пациенты больше склонны верить отзывам медсестер о каком-то враче, нежели отзывам его коллег. Логика тут простая, хоть и неверная — врачи друг дружку нахваливают, потому что они все заодно, а вот медсестры во врачебной круговой поруке не участвуют.

— Но Сапрошин не сказал о неисправности, — продолжал Менчик. — поэтому Раевский предпочел сделать вид, что ему ничего неизвестно…

— Почему?

— Геннадий Всеволодович не любит менять свои планы, — объяснил Менчик. — Очень сильно не любит. Он крайне болезненно реагирует на любое изменение распорядка. Он рассуждал примерно так — если уж такой опытный анестезиолог, как Сапрошин, считает возможным использование «насоса», то так тому и быть, человек знает, что он делает. Ну а после заведения уголовного дела нельзя признаваться в том, что ты знал о неисправности, поскольку велик риск угодить в соучастники. Вот и приходится Снежане Артемовне придумывать оправдания. Сапрошин — мужик суровый, никому ничего не спускает, потому я и хотел поставить его на заведование, но что он может сделать плохого медсестре оперблока? Да еще и человеку Раевского? Не смешите!

— А если задаться другим вопросом? — Данилов внимательно посмотрел в глаза собеседнику. — Был ли вообще дефект? Был ли на деле разговор, который якобы слышала Снежана Артемовна? Что если воздух попал в сосудистую систему уже после прекращения искусственного кровообращения? А «насос» испортили соответствующим образом уже после вскрытия тела Хоржика? Хорошо, допустим анестезиолог рискнул использовать «насос» с неработающим датчиком. Но почему он не потребовал его замены после операции? И разве после окончания операции вы ставите аппарат в угол, не совершая с ним никаких положенных действий? Как-то странно все это, Евгений Аристархович!

— Странного много, — признал Менчик. — Но у меня нет четкого понимания произошедшего и потому я не могу ответить на ваши вопросы. Я следую правилу: «если не можешь что-то сделать самостоятельно, то пусть это сделают профессионалы». В данном случае — следователь и судья. Я общался со следователем Бибер, которая вела это дело, и должен сказать, что она произвела на меня хорошее впечатление. Вдумчивая дама. Судья тоже, как я погляжу, не рубит сплеча, а пытается разобраться, повторную экспертизу назначила… Или я не прав?

— Знал бы я, кто прав… — сказал Данилов, глядя на голубей, неторопливо расхаживающих вокруг скамейки. — Ладно, пойдемте работать.

«А чего ты, собственно, ждал? — спросил внутренний голос. — И чего ты добился? Убедился в правильности своих предположений? Так ты и без того знаешь, что ты прав. А заседание суда — через неделю. Что если ты не сможешь заставить Шполяк сказать правду? Тогда придется признать поражение…».

«Проиграл тот, кто сдался, а я сдаваться не собираюсь, — подумал Данилов. — Если Сапрошина признают виновным, то он подаст апелляцию, дело могут вернуть на дополнительное расследование и вообще у правды есть такое свойство — как ее ни скрывай, она рано или поздно открывается. А я всячески буду способствовать этому. Понадобится — так общественную группу поддержки организую!».

«Если погонишь волну на такую фигуру, как профессор Раевский, то можешь в два счета вылететь с кафедры, — предупредил голос. — У академической мафии длинные руки».

В последние годы голос завел привычку не только предостерегать, но и пугать грозными последствиями. Не иначе как возраст сказывался, а может и привычка всегда исходить из худшего варианта развития событий. Кто готов к худшему — тот непобедим. Выпрут с кафедры? Ну и хрен с ним, с доцентством! Практическому врачу в Москве работа всегда найдется, в этом Данилов многократно имел возможность убедиться.

Разговаривать со Шполяк было удобнее всего в конце рабочего дня, когда все дела переделаны и ничего не отвлекает. Повод выглядел вполне уместным — «научный руководитель» проекта решил повторно обсудить его с умной медсестрой. У Данилова были готовы и «рабочие» вопросы, и план «развязывания языка», над которым он просидел до двух часов ночи.

Перед тем, как войти в кабинет старшей медсестры оперблока, Данилов перевел телефон в «режим полета», чтобы звонки не мешали разговору, и включил диктофон. В кабинет вошел с телефоном в левой руке, а когда присел к столу Шполяк, то будто бы ненароком, положил на него телефон, который не вызвал у собеседницы никаких подозрений.

Разумеется, Данилову предложили чаю. Пока обсуждался план перепрофилирования больницы, он с демонстративным удовольствием выпил две чашки и закусил конфеткой. Конфеты у Шполяк были из самых дорогих, явно с профессорского стола, ведь операционным медсестрам пациенты напрямую ничего не подносят, им все перепадает от хирургов.

Во время обсуждения плана Шполяк неожиданно «закинула удочку» насчет собственной карьеры. Вроде как к слову, посетовала на свою загруженность и сказала, что у главной медсестры работа куда легче, чем у старших сестер, она же только раздает поручения и контролирует их исполнение, а всю работу делают старшие. А затем призналась, что ради должности главной медсестры готова перейти в любую другую больницу, потому что в этой у нее никаких перспектив нет. Эти слова прозвучали как завуалированная просьба о протекции.

«Оно и верно, — подумал Данилов, — всю жизнь у стола стоять не хочется, даже на самых распрекрасных условиях, потому что это весьма утомительное дело, операционная сестра устает не меньше хирурга. А Раевский тебя продвигать не станет, потому что в главных медсестрах ты ему нафиг не нужна. Максимум, может продвинуть до старшей, при условии, что ты продолжишь присутствовать на его операциях. А годы идут, шансы на продвижение уменьшаются… После пятидесяти можно и не надеяться стать главной сестрой, потому что в предпенсионном возрасте нынче стараются не повышать».