Шрифт:
Закладка:
Сомерби моментально воспользовался нервной реакцией судьи Уэллса и чрезвычайно едко высмеял этот неуклюжий реверанс. Указав на висевший в зале потрет крупного политического деятеля Массачусетса и юриста Дэниела Уэбстера (Daniel Webster)[8], адвокат заявил, что очень рад тому, что теперь-то мы можем забыть, что Уэбстер родился в Нью-Гэмпшире. Затем, указав на портрет другого крупного юриста Иеремии Мэйсона (Jeremiah Mason), адвокат добавил, что наконец-то восстановлена репутация и этого выдающегося в своей профессии человека, ведь Мэйсон учился на только в Массачусетсе, но и в Нью-Гэмпшире, и там же сделал первые шаги на адвокатском поприще. После этого адвокат подошёл к бюсту члена Верховного суда штата Уайлда (Wild) и, став перед ним, воскликнул, что репутация и этого замечательного человека также надёжно защищена, ведь Уайлд родился в штате Мэйн, но поскольку судья Уэллс готов отозвать свои слова о жителях других штатов…
Зал заседаний в здании суда округа Саффолк, штат Массачусетс (фотография 1979 года). Примерно в таком зале проходил судебный процесс по обвинению Левитта Элли в убийстве Абии Эллиса. Оснащение подобных помещений не менялось на протяжении многих десятилетий и даже столетий. У дальней стены — места судьи и подменного судьи [если на процесс назначились 2 человека], перед ними — место секретарей. Длинный стол ближе к центру зала предназначался для подсудимого и адвокатов, обвинители занимали место в углу справа. Присяжные рассаживались на местах за загородской, угол которой выиден у левого обреза фотографии. Место свидетеля находитсся между местами судей и жюри. Зрители располагались на деревянных скамьях с высокими прямыми спинками, надо сказать, весьма неудобными. Обстановка вполне аутентична последней трети XIX века, веяния прогресса выразились лишь в появлении электрического освещения и настенных часов, работающих от батарейки.
Сомерби прервал себя на полуслове, не закончив мысль, но общий издевательский тон был прекрасно понят присутствовавшими.
Продолжая свою речь далее, адвокат заявил, что обвинение так и не доказало того, что Левитт Элли хотел где-то получить деньги и вообще нуждался в деньгах.
Арест обвиняемого был произведён, по мнению защиты, незаконно и безосновательно. Правоохранительные органы не имели в своём распоряжении данных, которыми можно было бы обосновать лишение Левитта Элли свободы.
Разбирая тезисы обвинения по тексту обвинительного заключения, адвокат Сомерби указал на то, что уверенность полиции в отсутствии у обвиняемого денег основана на словах Тиббетса, которому Левитт Элли не смог заплатить в субботу 2 ноября зарплату. Невыплату денег своему работнику обвиняемый обосновал тем, что сейчас денег нет. Независимо от того, соврал ли Левитт Элли или же сказал правду, слова эти означали лишь то, что в тот день денег у него не было именно для Тиббетса, но отнюдь для других лиц. И, как известно, уже после 2 ноября и вплоть 7 ноября Левитт Элли отдавал деньги разным лицам, причём порой значительные суммы.
Из этого адвокат Сомерби делал вывод, что тезис о безденежье обвиняемого в начале ноябре 1872 года не соответствует действительности.
Далее защитник остановился на рассмотрении того, чем сторона обвинения мотивировала материальные затруднения обвиняемого. Для этого он воспользовался данными об известных долгах Левитта Элли, зафиксированных в обвинительном заключении. Адвокат Сомерби весьма здраво указал на то, что долги обвиняемого сложно назвать большими: он был должен 100$ Абии Эллису, 235$ — Дарэму (Durham), 52$ — Морсу (Morse) и 50$ — Мэхэну (Mahan). По мнению адвоката, называть нехватку денег в качестве мотива убийства попросту абсурдно, поскольку на банковском счёте обвиняемого в Нью-Гэмпшире находились 650$, а кроме того, самому Левитту должны деньги разные люди, в т. ч. и его родной брат.
В этом месте нельзя не отметить того, что хотя сказанное Сомерби прозвучало логично и убедительно, сам по себе тезис адвоката был довольно лукав. Дело заключается в том, что должники убивают не потому, что у них нет денег, а потому, что не хотят платить. То есть мотивом выступает не невозможность расплатиться, а нежелание это делать. Людям банально тяжело расставаться с деньгами, которые они считают своими, и мысленно уже нашли им применение. То есть, в аргументации адвоката Сомерби мы можем видеть классическую манипуляцию — в качестве контраргумента он выдвигает тезис, по сути своей не являющийся контраргументом.
Девятый день процесса 12 февраля открылся речью Генерального прокурора Трейна. И речь эта оказалась воистину удивительной!
Вся она оказалась построена на доказательстве полной аналогии убийства Абии Эллиса с т. н. «делом профессора Уэбстера» — тем самым, которому посвящён другой очерк настоящего сборника [речь идёт об очерке «1849 год. Таинственное исчезновение Джорджа Паркмена»]. Интересно то, что Генпрокурор в своей речи процитировал весьма значительный кусок речи Генерального прокурора Клиффорда на суде по обвинению профессора Уэбстера в убийстве Паркмена, произнесённой 23 годами ранее. Процитированный фрагмент был посвящён объяснению возможности и допустимости косвенных улик на процессе, грозящем подсудимому смертной казнью [в практике англо-американского правосудия смертный приговор обычно выносится при наличии прямых улик, доказывающих вину подсудимого. Вынесение смертного приговора, основанного исключительно на косвенных уликах, представляется своего рода нонсенсом, хотя формального запрета на это нет.].
Со стороны главного обвинителя, конечно же, имела место явная юридическая халтура. Правоприменение в Америке прецедентное, то есть ссылки на имевшие место ранее аналоги допустимы, но прямое цитирование такого рода обоснований по другим делам вряд ли можно считать уместным, поскольку нет абсолютно одинаковых уголовных дел. Чарльз Трейн явно поленился обдумать собственную аргументацию — а возможно, и попросту её не нашёл — и потому без долгих раздумий прочитал фрагмент речи другого генпрокурора по другому делу… ну, а что такого, кто запретит ему это сделать? Он же Генеральный прокурор штата!
В заключительной речи главного обвинителя появились аргументы, которых не было в его вступительной речи [т. е. в обвинительном заключении по делу]. Совершенно очевидно, что произошло это в силу понимания стороной обвинения несостоятельности и слабости своей базы. Теперь Генеральный прокурор сделал особый упор на то, что вечером во вторник 5 ноября бочки в конюшне находились, а поутру исчезли. Аргумент, конечно же,
