ради богатства, хотя после смерти оно им все равно без надобности. Но, несмотря на это, они готовы бесчестить и убивать друг друга, совершать любые беззакония, не ставя ни во что ни Бога, ни людей, ни друзей, ни родины. Они необычайно высоко ценят множество всякого рода неодушевленных предметов, почитая их самой драгоценной частью своего достояния, — статуи, картины и тому подобные вещи, столь искусно изготовленные, что единственным их изъяном является — немота[261], и в то же время им ненавистны живые, наделенные даром речи люди[262]. Других привлекают всякого рода трудные предприятия: если они обитают на твердой земле, то норовят переселиться на остров, а оттуда — вновь на материк, поскольку постоянство желаний — вещь, совершенно им неведомая. Они восхваляют храбрость и силу и в то же время позволяют одерживать над собой верх похоти и корысти; короче говоря, они поражены таким же расстройством душевным, как Терсит{227} — телесным. Сдается мне, о, достойный Гиппократ, ты не станешь более порицать меня за то, что я смеюсь, обнаруживая в поведении людей столько безрассудств, — ведь никто не смеется над собственной глупостью, а лишь над тем, что он подмечает у других, а посему естественно, что люди смеются друг над другом[263]. Горький пропойца обзывает алкоголиком того, кто в рот вина не берет. Одним по душе море, а другим — хлебопашество; одним словом, люди не способны прийти к единому мнению даже при выборе своих занятий и ремесел, где же им тогда прийти к нему в своем образе жизни и поступках».

В ответ на эти слова, изобличающие мирскую суету, полную смехотворных противоречий, и произнесенные с такой готовностью, без всяких раздумий, Гиппократ заметил, что «к таким поступкам людей большей частью склоняет необходимость, а их разнообразные желания обусловлены божественным соизволением, дабы мы не коснели в безделии, ибо нет ничего более отвратительного в людях, нежели праздность и нерадивость. Кроме того, при такой ненадежности человеческих дел людям не дано знать, что ожидает их в грядущем; они не вступали бы в брак, если бы могли предугадать причину грядущего семейного разлада и решения разойтись, да и родители, знай они заранее час смерти своих детей, не могли бы так нежно их пестовать; землепашец не стал бы сеять, если бы считал, что ему не будет никакого прибытка, купец же не рискнул бы выйти в море, если бы предвидел кораблекрушение; а кто заступил бы на должность судьи, знай он, что его вскоре сместят. Увы, достойный Демокрит, каждый человек уповает на лучшее и постоянно к этой цели стремится, а посему я не вижу никакой причины или забавного повода для смеха».

Выслушав это жалкое оправдание, Демокрит вновь громко рассмеялся, увидя, что собеседник совершенно его не понял и не вник, как следует, в смысл сказанного им относительно душевного смятения и спокойствия. «Ведь если бы люди были в своих действиях благоразумны и предусмотрительны, то не выказывали бы себя до такой степени глупцами, как это происходит теперь, а у него, — продолжал Демокрит, — не было бы никакого повода для смеха; однако люди так важничают в сей жизни, словно они бессмертны или полубоги, и все по недостатку разумения. Чтобы они сделались умнее, им было бы достаточно принять в соображение, насколько сей мир непостоянен и как в нем все переменчиво, ибо нет в нем ничего устойчивого и надежного. Тот, кто ныне вознесен, завтра, глядишь, уже низвергнут, а тот, кто сегодня восседает на этой стороне, может уже завтра очутиться на противоположной, и тем не менее, не обращая на это внимания, люди сами обрекают себя на бесчисленные заботы и тревоги, домогаясь вещей, не сулящих им никакой выгоды, и, охваченные жаждой обладания, очертя голову обрушивают на себя неисчислимые напасти. Так что если бы люди не стремились к тому, что превосходит их силы и возможности, их жизнь была бы вполне сносной, и, научившись познавать себя, умерили свое честолюбие[264], они убедились бы, что в природе всего вдоволь и нет необходимости потакать своим чрезмерным желаниям и гоняться за бесполезными вещами — ведь ничего, кроме горя и тревог, это не приносит. Подобно тому как упитанный человек более подвержен болезням, так богатые люди более склонны к нелепым поступкам и сумасбродствам и подвержены многим случайностям и неблагоприятным стечениям обстоятельств. Сколько людей не обращает никакого внимания на то, что приключается с другими вследствие необдуманного поведения, и потому губит себя таким же образом по собственной своей вине, не предвидя явной опасности. Вот что служит мне поводом для смеха. О, более чем безумные, — продолжал Демокрит, — ведь вы страдаете вследствие собственного нечестия, своей жадности, зависти, злобы, чудовищной подлости, смутьянства, ненасытности желаний, тайных злоумышлений и других неизлечимых пороков, помимо вашего притворства и лицемерия[265], смертельной ненависти, которую вы питаете друг к другу, прикрывая ее любезным выражением лица, всякого рода грязного сластолюбия, которому вы так потакаете, попрания всех законов, как естественных, так и гражданских. А как часто люди возвращаются к занятию, совсем недавно ими заброшенному, — к землепашеству, мореплаванию, — но лишь затем, чтобы вновь потом его оставить в силу свойственной им переменчивости и непостоянства. В молодости им хотелось бы стать стариками, а в старости — молодыми. Государи восхваляют частную жизнь[266], а частным лицам не дают покоя почести, должностное лицо восхваляет покой уединенной жизни, а ведущий покойную жизнь желал бы очутиться в его должности с тем, чтобы ему повиновались, как это приходится теперь делать ему самому, — и что всему этому причиной, как не то, что они сами себя не знают? Одному в удовольствие разрушать, другому — строить, а третьему — разорить одну страну, чтобы обогатить другую, а заодно и себя[267]. Во всем этом они подобны детям[268], лишенным всякой способности мыслить и рассуждать, и схожи с животными, за исключением разве того, что животные добрее их, ибо довольствуются природой. Где вы увидите, чтобы лев прятал золото в земле или чтобы вол препирался из-за лучшего пастбища?[269] Когда боров хочет пить, он пьет ровно столько, сколько ему нужно, и не более того, а наполнив брюхо, перестает есть, люди же не знают меры ни в том, ни в другом; и точно так же обстоит дело и с вожделением — животные жаждут плотского совокупления в установленное время, а люди — постоянно, разрушая тем свое