Дорожные фотографии Франка были сделаны явно на ходу, на скорости, с минимумом оборудования – простой «Лейкой», которая болталась у него на шее. Иногда скошенные, иногда расплывчатые, они передавали стремительность.

Пока Франк бороздил США, Джек Керуак, в то время еще никому не известный писатель, пытался найти издателя для своей книги о столь же хаотичном путешествии по Америке. Книга называлась В дороге. Франк познакомился с Керуаком в конце 1957 или в начале 1958 года, когда роман уже вышел. Сам Франк по-прежнему искал издателя, готового опубликовать фотографии из его поездки по Америке: необработанные и резкие, они шокировали буржуазных нью-йоркских издателей. Такую Америку они не были готовы принять.

Керуаку, напротив, фотографии понравились с первого взгляда. «У вас есть глаз», – коротко сказал он Франку, как полагалось битнику. Керуак написал предисловие к Американцам, и вдвоем с Франком они совершили путешествие по Флориде. Но они увидели эту территорию по-разному. Керуак не интересовался скучными обывателями, населявшими заметную часть страны, его произведение было хвалебной песнью просторам и свободе Америки.

– Джек действительно любил эту страну, – вспоминал Франк. – Его описания Америки, по-моему, относятся к числу самых прекрасных образцов прозы.

Как европейцу, США казались Франку местом притягательным, но мрачным.

– Я не испытывал таких чувств к Америке, как Джек. Теперь я к ним несколько ближе. Но Америка не изменилась; я думаю, она стала еще жестче. Тогда у молодого поколения были надежды. Это было прекрасное время для того, чтобы заниматься творчеством и вращаться в компании людей, которые его поймут. Тебя называли грязным битником, и это было весело. Всего этого больше нет. Мне повезло, что я жил в это время и учился у него.

* * *

Удивительно это или нет, но, когда мы продолжили беседу за следующим блюдом и кофе в элегантном зале Haus zum Rüden, выяснилось, что Франк испытывал сомнения по поводу области искусства, которая его прославила.

– Я всегда сомневался в фотографии, потому что ее делает машина, а потом размножает машина. Я всегда мечтал, что хорошо было бы начать с чистого листа и сделать что-то как художник.

В Нью-Йорке он жил в кругу художников, куда входили, помимо де Кунинга, и Ротко, и Ньюман, и Хелен Франкенталер, и отзывался о них с располагающей скромностью.

– Конечно, они были художниками, а я – фотографом; то есть я был уровнем ниже.

Однако он обладал художественным инстинктом: способностью увидеть почти со скоростью света то, что может стать картиной.

Технические ограничения фотографии не давали Франку покоя.

– Мне всегда нужна была новая камера, чтобы сделать что-то иначе.

Вскоре он и от камеры отказался.

– Я не хотел, чтобы «Лейка» продолжала висеть у меня на шее. И я сказал себе: с этим покончено.

И вот однажды он пришел к Керуаку и предложил вместе снять кино. В результате появился фильм Погадай на ромашке (1959), в котором участвуют самые известные битники, в том числе Аллен Гинзберг, Ларри Ривз и Элис Нил, а Керуак импровизирует закадровый текст.

Помимо кино, Франк экспериментировал с различными формами выражения, а также изобретал их: фотоколлажи, часто с надписями на них; снимки, расположенные в несколько рядов, – этот прием близок к приемам Гилберта и Джорджа в картинах семидесятых годов или к Комбинированным картинам Раушенберга. В любом случае, как подчеркивал Франк, фотография невероятно изменилась с пятидесятых годов. Цифровизация позволяет куда свободнее манипулировать со снимком, в некотором роде приближает фотографию к живописи. Как любип говорить Дэвид Хокни, «рука опять вернулась внутрь съемочной камеры».

За время жизни Франка очень многое изменилось, но такие вещи, как этот цюрихский ресторан, остались почти прежними. И он вернулся сюда спустя шестьдесят лет после отъезда с родины. Перед тем как мы распрощались, он еще раз оглянулся на прошлое, немного грустно, но без сожалений.

– Я уже старик и могу сказать, что всё это было хорошо, поскольку имело какой-то смысл, причем куда больший, чем жизненный путь моего отца. У него было не очень счастливое путешествие. В конце всё разваливается: жизнь разваливается, твое тело разваливается. Но всё хорошо, если ты можешь работать до последнего.

Фотографы, как и художники, редко уходят на покой.

Случай и необходимость

17. Герхард Рихтер: случай искуснее меня

– Почему люди слушают Вагнера? – спросил меня Герхард Рихтер за ресторанным столиком в Кёльне. – Я этого просто не понимаю.

Потом он скорчил недоуменную гримасу и рассмеялся. Лично у него, признался Рихтер, – просто аллергия на Тристана и Изольду и Гибель богов, – но, когда сегодня утром он включил радио у себя в мастерской, оттуда полилась именно эта напыщенная музыка. Так что он выключил радио и стал слушать то, что ему ближе: музыку аскетичного минималиста – американского композитора Стива Райха.

Нелюбовь Рихтера к Вагнеру была вполне понятна. Маленький, аккуратный, полный иронии и самоиронии, он всем своим обликом воплощал отрицание музыки Вагнера. Трудно представить себе кого-то, чья манера держаться меньше подходила бы Зигфриду или Вотану. Он был противоположностью Гилберта и Джорджа или Марины Абрамович: художник, не показывающий себя. В его искусстве автор отсутствует – или так, во всяком случае, кажется.

За ланчем Рихтер поделился своими опасениями по поводу Йозефа Бойса, который преподавал в Дюссельдорфской академии художеств, когда Рихтер там учился в начале шестидесятых годов, а потом стал его коллегой в том же учреждении. Бойс был самым известным из послевоенных немецких художников, во всяком случае – до того, как Рихтер выдвинулся на первый план. Рихтер «несколько скептически» относился к своему старшему и более знаменитому собрату.

– Я чувствовал, что он отчасти маньяк.

Подобно Г&Д, Бойс носил униформу собственного изобретения. В его случае это была фетровая шляпа, американский жилет с массой карманов, джинсы Levi’s и английская рубашка. Шляпа нужна была и для тепла, но вместе эти предметы одежды делали его узнаваемым с первого взгляда. Образ Рихтера, напротив, почти не возникает в его работах. Единственным исключением была картина 1966 года, видимо сделанная по случайной фотографии, настолько размытой, что его почти не узнать. В результате до нашей встречи я плохо представлял себе, как он выглядит. Его одежда – спокойный костюм, отсутствие галстука – была настолько сдержанной, что делала ее обладателя незаметным, почти невидимым. Нельзя было и помыслить о том, что его будут узнавать и приветствовать на улицах, как Герберта и Джорджа или того же Бойса.

Бойс не только создавал картины, скульптуры