— Как не прожить? — возразила Маша. — Много ли одной-то мне надо?

— Ни много ни мало, а есть-пить захочешь, тело грешное прикрышки какой попросит. А какая работа твоя будет?

— Мало ли какая! Шить стану…

— А еще что?

— Ну, вот, шить… Чего ж еще больше?

— Эх, кума, в Саксонии ты, видно, не бывала. Все-то оно ладно сложено, да не про нас писано. Не бойсь, брат, вдобавок к работе и Невского пришпекту прихватить придется — это уж не без того!

— Ну что, ворона, ты каркаешь! — поморщилась на нее девушка. — По-твоему уж честно и прожить нельзя?

— Э, девушка, что и честь, коли нечего есть. Честью сыта не будешь.

— Честью не буду, а работой буду.

— Какова работа. Работа работе рознь. А впрочем, что ж, я ничего. Поди попытайся!

— И попытаюсь.

— Ну, а куда ж ты теперь-то?

— Да, говорю тебе, не знаю еще!

— Вот то-то оно и есть! Хочешь, пойдем вместе, поищем заодно фатеру? А не то сведу-ка я тебя лучше к одной знакомой моей, Пряхиной, Александре Пахомовне. Она тебе все что хочешь — и фатеру, и работу отыщет. Ну, конешное дело, придется поблагодарить ее рублишкой, другим, а то она все это может, говорю тебе.

— Пожалуй, я не прочь, — подумав, согласилась Маша.

Этот разговор происходил в надворном флигеле Савелия Никаноровича, почти тотчас после того, как обе спасавшиеся девушки получили на руки положенную им сумму. Не медля почти ни минуты, собрались они и отправились в Среднюю Мещанскую.

Сашенька-матушка встретила обеих довольно радушно. Одна была ей уже старая знакомка, другая же оказалась настолько молода и хороша собою, что ловкая агентша генеральши фон Шпильце ради собственных дальновидных целей и не позволила бы себе сделать ей иной прием, высшая вежливость которого заключалась в том, что она не пожалела даже заварить для них кофе.

Раза два или три удалось Маше подметить пристально-пытливые взгляды, которые время от времени кидала на нее Александра Пахомовна.

— Что это, гляжу я на вас, и все-то мне сдается, словно бы я вас когда-то видела, — сказала она наконец своей новой знакомке.

— Хм!.. Может быть, — усмехнулась Маша.

— Нет, право, словно бы видела где-то… Лицо ваше очинно мне знакомо… Да постой-ка, постойте! — приложив руку ко лбу, стала припоминать Сашенька-матушка. — Чуть ли я не у генеральши вас видела… Генеральшу фон Шпильце знаете?

Маша вспыхнула и даже невольно как-то сконфузилась.

— Да, знаю, — процедила она сквозь зубы.

— Ну, так и есть! Она вас молодому князю Шадурскому сосватала — так ли я говорю?

Маша потупилась и не знала, что отвечать.

— Ах, молодая барышня, какие вы конфузливые!.. А вы со мной по простоте — я человек открытый. Ну да вот точно: чем больше гляжу на вас, тем больше вспоминаю. Ведь сосватала она вас? Чего скрывать-то! Ведь правда?

— Да, к несчастью, правда, — с глубоким вздохом сожаления прошептала девушка.

— Фью-ю! — нагло присвистнула агентша. — Есть о чем сокрушаться! Чего тут? Не один, так другой, не другой, так третий! Было бы болото, а черти найдутся, пословица-то говорится.

Маше стало неловко, отчасти даже скверно, и вообще как-то не по себе после этих бесцеремонных слов.

— Мне не надо ни одного, ни другого, ни третьего, — промолвила она, безразлично глядя в сторону. — Довольно!.. Будет уже с меня бродить этой дорогой!

— Вишь ты, в честности соблюдать себя желает! — с благодушной издевкой подцыкнула, мигнув на нее, бывшая товарка. — Хочет белье там да платья, что ли, шить, да с того, слышь ты, и жить себе думает. Ха-ха-ха!.. Вот простота-то простецкая! Слышь ты, с этого и жить, с работы-то!

Александра Пахомовна пристально посмотрела на Машу испытующим взглядом, по которому можно было заметить, что в голове ее возникают различные планы и соображения.

— Что ж! — медленно проговорила она, зажигая в зубах папироску. — И это дело хорошее. Коли есть добрая воля — зачем не жить? Я даже, с своей стороны, очинно этим довольна, а коли хотите, могу и работу приискать вам. У меня есть знакомство в разных хороших домах: у полковницы Потлажан, например, у полковницы Крючкиной — вот сиклитарша Цыхина тоже, муж в сенате служит, — все очинно благородные дамы, и от них даже очинно хорошие заказы бывают.

— Да, вот это другое дело, — согласилась Маша, — и если вы мне в этом поможете, скажу вам большое спасибо.

Сашенька-матушка обещала помочь непременно и действительно с большой охотой поусердствовала обеим. Одну пристроила к ее прежним, доприютским занятиям, а другую, за неимением угла у себя самой, поместила напротив, дверь в дверь, в женскую берлогу майора Спицы, где и заняла Маша единственный свободный уголок.

У нее не было ни мебели, ни кровати, ни тюфяка, ни подушки, но предупредительный майор поспешил заявить, что ничего этого не требуется, так как у него можно получить квартиру со столом и постелью, за что, конечно, взимается особая, хотя очень скромная плата.

— Пять рубликов вы мне заплатите за уголок, — высчитывал он по пальцам своей новой жилице, — три рублика пойдут за кроватку с тюфяком и подушкой, да семь рубликов на харчи. Горячее, уж конечно, ваше, мои только обеды и фрыштыки[501]. Итого, значит, пятнадцать рубликов. Деньги, конечно, вперед, за каждый месяц — уж у меня, извините, такое правило. Но это, доложу вам, дешевле пареной репы-с! — коротко поклонясь, объяснил он в заключение.

Маша, по обыкновению своей кроткой, податливой натуры, и тут не заспорила! Да, впрочем, в самом деле, и спорить было не о чем.

Майор благодаря Сашеньке-матушке взял с новой жилицы безобидную цену, что, впрочем, произошло по особой причине, так как Сашенька-матушка, прежде чем рекомендовать ее в жилицы, не преминула забежать на минуту в майоровскую спальню и там секретно пошушукаться о чем-то с обоими супругами.

И вот зажила Маша в обществе двух ворчливых старух да работящей швейки.

XVII

ШВЕЯ

Александра Пахомовна Пряхина явилась непрошеной, но очень усердной благодетельницей и заботницей для молодой девушки. Она так заботилась о всех ее нуждах и даже старалась доставить ей кое-какие удовольствия, что Маша решительно не знала, что и подумать, мирясь на том отрадном убеждении, что вот, мол, есть еще на свете истинно добрые, бескорыстно хорошие души. Дня не проходило без того, чтобы не забежала Пахомовна к Маше с приглашением покалякать за чашкой кофе, и во время этих кофейных каляканий она мало-помалу вступила в роль какой-то