– Вы, сударь, кончите дни на виселице…

Муравьев то ли удивился, то ли даже оскорбился:

– Вы, очевидно, принимаете меня за англичанина, мадам? Я русский, а в России смертная казнь отменена.

Снова прибегнув к своим магическим манипуляциям, гадалка упрямо сказала:

– В какой стране это случится, не могу сказать, но кончите вы на виселице…

Так через двенадцать лет с Муравьевым и произошло в Петропавловской крепости…

История эта не менее известна, чем «пророчество Казота», и кочует по тем же самым книгам. Вот только дело обстоит с ней в точности так же, как с несуществующими «записками Лагарпа». Впервые она появилась в одном из номеров журнала «Русский архив» за 1871 год, якобы «записанная со слов Муравьева», но ни малейших доказательств не приводится. Ну а фамилия знаменитой гадалки была Ленорман…

И тем не менее, как и в случае с призраками, дело никак нельзя свести исключительно к мистификациям и фальсификациям. Потому что иные случаи пророчеств и предсказаний материалистического объяснения не имеют и в подделки зачислены быть не могут. Правда, иногда случалось, что некая «первооснова» оказывалась довольно-таки искаженной дальнейшими пересудами, публикациями и легендами, в чем мы вскоре убедимся. Итак, возвращаемся в Петербург…

Начнем с того, что Петербург, по мнению иных исследователей, неизмеримо более «богат» на всевозможные пророчества и предсказания, сулящие ему как вполне житейские, если можно так выразиться, бедствия, так и вовсе уж апокалипсические ужасы, ничуть не уступающие по творческому пылу американским блокбастерам вроде «Послезавтра».

Со старинных времен известно предсказание о «трех терзающих бедах», грозящих если и не смести Петербург с лица земли, то причинить ему нешуточные бедствия. «Классический», если можно так сказать, вариант гласит: «Первая беда – гостья-беда – злая вода, вторая – неукротимые вихри огненные, третья – мор и глад».

Как бы к этому предсказанию ни относиться, никак нельзя сказать, что оно сочинено задним числом, на манер «пророчества Казота» или «предсказания Муравьеву»). Известно оно с XVIII века…

«Злая вода» опознается предельно легко: это сильнейшие наводнения, обрушивавшиеся на Петербург и в XVIII, и в XIX, и в XX веках.

Огненные вихри можно смело отнести к пожарам XVIII–XIX веков (и о наводнениях, и о пожарах будет подробно рассказано в следующей главе), и, пожалуй, к пожарам Великой Отечественной. «Мор и глад» без малейших натяжек можно отнести к блокаде. Правда, те же предания уверяют, что все напасти кончатся, когда прекрасная светловолосая всадница на белом коне, с тремя цветами в руке трижды объедет вокруг Петербурга и провозгласит: «Терзающим город бедам конец!»

Подобную всадницу никто вроде бы не встречал – но, если пофантазировать, все ли мы знаем о причудах иных блондинок, хорошо знающих предания своего города, могущих себе позволить верхового коня и достаточно умных, чтобы никому не рассказывать об иных своих поездках? Это только в анекдотах блондинки непроходимо глупы. В общем, кто его знает, могла некая вполне реальная красавица и сделать однажды все по пророчеству…

А самое знаменитое предсказание, о котором говорили столетиями, это – «Петербургу быть пусту!» Некоторые приписывают его заточенной в монастырь бывшей царице Евдокии Лопухиной, узнавшей о смерти единственного сына Алексея в петровских застенках. Но гораздо многочисленней другие «городские легенды», попавшие и в романы русских классиков Серебряного века: дьякон Троицкой церкви (во времена Петра – главной церкви Петербурга) однажды вечером увидел возле церкви кикимору, и она-то как раз, грозя костлявым пальцем и ухмыляясь беззубым ртом, зловеще прокаркала: «Петербургу быть пусту!»

Самое любопытное, что у этой, казалось бы, типичной «городской легенды» есть, представьте себе, прочнейшее документальное основание. Правда, все обстояло чуточку не так, как повествуют старинные предания, но в мировой истории это случается не впервые, так что удивляться нечему…

Современный известный историк, доктор исторических наук Е. В. Анисимов обнаружил в архивах дело Тайной канцелярии (которое еще до него читал дореволюционный историк Петербурга М. И. Семевский). Как многие спецслужбы того времени (поговаривают, и нынешние). Тайная канцелярия интересовалась и всевозможными «паранормальными явлениями», в чем была известная логика: иногда не всегда и разберешься, где кончается паранормальное и начинается крамола…

Сначала – своеобразная «сводка о происшествиях», какие составляли уже тогда. Помимо прочего там пишется: «Троицкий протопоп Иоанн Семенов объявил: сего декабря девятого числа (1722 г. – А. Б.) после утрени в церкви того же собора пономарь Дмитрий Матвеев сказывал: что в настоящей против девятого числа в ночи на колокольне был великий стук с жестоким страхом, подобием бегания да и напред тому недели с три в трапезе при часовых солдатах в ночи был великий же стук и как часовой солдат его, пономаря, и прочих караульных в каморе, пришед, разбудил, и в то время в трапезе стукнуло ак, якобы кто упал».

По нынешним представлениям – типичнейший полтергейст. Откуда взялась кикимора? Да просто-напросто, когда о ночных странностях стало известно всему церковному причту, священник Титов и дьякон Федосеев, должно быть полагая себя большими специалистами по паранормальным явлениям, устроили то ли научный, то ли богословский диспут, где обсуждали один-единственный вопрос: что за нечистая сила по ночам колобродит? Отец Герасим придерживался той точки зрения, что проказит черт. Дьякон возражал столь же упорно: по его глубокому убеждению, никакой черт не осмелится сунуться в церковную трапезную, а вот кикимора – нечисть совершенно другого рода, эта где хочешь может объявиться. Так что – кикимора.

К единому мнению так и не пришли, вполне возможно, в пылу дискуссии изрядно потрепав друг друга за бороды, – ну что же, в самых престижных европейских университетах когда-то считалось прямо-таки хорошим тоном во время научных диспутов биться на кулачках и швырять в оппонентов скамейками, причем этот гламур обязывал и студентов, и профессоров.

На том спорщики и разошлись – причем, к своему счастью, особенно болтать о ночных странностях не стали. Правда, Федосеев – до поры до времени. Подключившийся к диспуту псаломщик Максимов, тоже слышавший ночные стуки, расцветил события уже собственными дополнениями: что кикимора не просто хулиганила ночью, а при этом еще и кричала: «Быть Санкт-Питербурху пусту!» Псаломщик оказался исполненным нешуточной житейской мудрости и больше никому о том, что слышал, рассказывать не стал, – а вот дьякон, одаренный житейской мудростью гораздо скуднее, пустился рассказывать кикиморино пророчество знакомым горожанам. Слухи, в то время игравшие роль газет, телевидения и Интернета, вместе взятыми, моментально разлетелись по столице. Огласка получилась изрядная. Как водилось во все времена, доброжелатели просигнализировали