Шрифт:
Закладка:
- Дамы и господа, прошу любить и жаловать: новый припадочный истерик на этой сцене – Теодор Дягилев!
- Я не припадочный и не истерик! - рявкнул Фёдор. – Извольте сами видеть! – он протянул руку, в которой был зажат… да-да, именно хвост. - Я только слегка поворачиваюсь – и эта хрень уже на полу! Как я могу петь, если я постоянно должен следить за своим хвостом?!
Теперь не выдержала уже Виктория Войня – прыснула. И тут же осеклась под взглядом Фёдора. На сцене, между тем, появились художник по костюмам и один из костюмеров.
- Вы знаете, он на магните, и я не понимаю, почему… он должен держаться…
- Но он не держится! – Фёдор изо всех сил пытался унять раздражение. Ситуация дурацкая, и он сорвался зря. Но все попытки держать себя в руках нельзя было назвать удачными. – Значит, надо было другой вариант застежки сделать. Надежный! Чтобы держался. Эх, нет на вас Лолы Ингер! Она бы объяснила вам, как надо делать костюмы для оперы.
Художник по костюмам нахмурился. Кавальери хмыкнул.
- На шуруп ему этот хвост прикрутите. На гвоздь прибейте. Пришейте. Приклейте. Мне все равно, что – но чтобы про хвост я больше не слышал! Все, продолжаем.
***
- Скажи мне, - они сидят на краю сцены, свесив ноги в оркестровую яму. – Ты пел сегодня в полную силу?
- Нет. Процентов шестьдесят-семьдесят.
- Не можешь больше?
- Берегусь.
Режиссер помолчал. Вздохнул.
- На премьере сто процентов дашь?
- Дам.
Энрико Кавальери поверил. Или сделал вид, что поверил. А Фёдор Дягилев делал вид, что верит в себя. И они оба делали вид, что не знают про планы печально известной клаки театра «Ла Скала».
***
Хвост ему пришили. И вставили в него упругую гибкую проволоку – теперь его можно загнуть, чтобы он не мешал при хождении по сцене.
Фёдор смотрел на себя в отражении зеркала. Надо начинать гримироваться. Он предпочитал это делать сам, если грим не слишком сложный. В этом спектакле грим простой. Нарисовать брови, подвести глаза. Да, и еще рога. В общем, есть куда руки приложить. Но Фёдор не торопился.
Он пообещал Энрико, что выдаст сто процентов того, на что способен. Он не дал этого обещания в память о своей матери, но он все равно дал слово. Однако не был уверен, что сдержит его. Фёдор взял черный карандаш, повертел его в руках. Будет символично, если он сломается именно на Мефистофеле.
Вот же черт…
Фёдор отбросил карандаш, резко встал, прошелся, тронул многострадальный хвост. Странная мысль посетила вдруг: а если бы это была другая роль, другой образ – было бы ему проще? Если бы в таком состоянии, как сейчас, он мог бы найти в своем герое что-то, близкое себе? Хоть на что-то опереться? В Мефистофеле человеку опереться не на что. По крайней мере, не в том состоянии, в котором находился сейчас Фёдор.
Он снова сел за гримировальный столик, поставил на стол локти, уперся подбородком в переплетённые пальцы. Вспомнился почему-то дед. Он был далеким от музыки человеком – не считая того, что был женат на пианистке. А сам дед был инженером и заядлым спортивным болельщиком. Заядлым и разносторонним. И хоккей числился в круге интересов деда, и многие другие виды спорта. Сам же дед до самой глубокой старости участвовал во всевозможных городских спортивных мероприятиях. В последние годы он даже выступал не в своей возрастной категории, а в более младшей – потому что его возраста больше не было участников, он был единственный. Тогда Фёдор, который был занят совершенно другими, далекими от спорта, вещами, относился к увлечениям деда-пенсионера с легкой снисходительностью. Теперь же он многое бы отдал, чтобы оказаться рядом с дедом перед экраном телевизора, на котором показывают какие-нибудь соревнования. Но, увы…
Именно дед рассказывал ему про такое явление, как плюс-старт. Означало оно, что в решающий момент, выходя на самый важный старт, некоторые спортсмены совершенно непостижимо находят в себе какие-то не поддающиеся объяснению дополнительные внутренние резервы. Которые и позволяют этим спортсменам в итоге победить.
Возможно, это справедливо не только для спорта. И когда Фёдор шагнет сегодня на сцену перед заполненным до отказа залом, эффект плюс-старт поможет ему. С этой мыслью он, наконец, начал гримироваться.
Телефон завибрировал, когда Фёдор, ругаясь сквозь зубы, приделывал рога и уже подумывал о том, чтобы просить о помощи. Он покосился на телефон, уже почти решил не брать – но зачем-то взял в руки. Пришло сообщение от Сола, Фёдор даже не стал смотреть – ничего нового или интересного там нет, очередное, наверняка нарочито бодрое пожелание удачи, которое сейчас Фёдору нужно, как мертвому припарка. И когда он уже собрался окончательно убрать телефон в ящик стола, пришло еще одно сообщение. От Ди Мауро.
Рука его замерла. Что там может быть? Еще одно пожелание удачи – только не от циничного продюсера, а от слегка экзальтированного дизайнера? Нет, никакие пожелания уже не изменят того, чему суждено сегодня случиться. Он выдвинул ящик.
И зачем-то открыл сообщение.
Прочитал Фёдор его трижды. Оно было не коротким. Но и не слишком длинным. Но весь смысл его дошел до Фёдора Дягилева далеко не сразу.
«Мы с Лолой желаем тебе удачи. У нас пятый ряд партера, центр, надеюсь, нам будет все прекрасно видно и слышно. И я лично надеюсь, что мне удастся не упасть в обморок от наслаждения. А Лола сказала, что лично отлупит каждого, кто откажется признавать, что ты - лучший из лучших, вот этим»
«Этим» оказался букет кремовых роз, что красовался на следующим за сообщением фото.
Фёдор сел на хвост. Вскочил, проверил – нет, на месте, держится. И принялся метаться по гримерке.
Лола. На спектакле будет Лола. Она пришла. Сама пришла. Сама захотела. Ну и что, что с Ди Мауро. Если бы не захотела – никакая сила ее бы не заставила. Значит, захотела, значит, сама.
Эти слова – «пришла», «сама», «захотела» - крутились и стукались в его голове, как бильярдные шары после соударения. А потом вращение остановилось. Фёдор – тоже.
Вот он – его личный плюс-старт. И нет у него теперь никакого права на ошибку. Потому что Лола будет в зале. Он обещал Энрико сто процентов. Ха! Сто двадцать не хотите? А сто сорок? А двести?!
И закинув хвост на руку, Фёдор
