— Что вам нужно?

Да, что-то сегодня баронесса фон Клюге немного не разговорчивая.

— Это инцидент в Берлине, это ваша инициатива или приказ сверху?

— Приказ.

— Значит, вот как далеко всё зашло. Кто его отдал?

Маргарита молчит.

— Понимаете, Марго, мы или с вами разговариваем, или я начинаю разговаривать вас. Я понимаю, что вы можете не вынести боли и сумеете что-то от меня скрыть, очень может быть, я не рассчитаю и у вас не выдержит сердце, например… Но последние минуты жизни у вас будут очень неприятными. Оно вам надо? Вы прожили долгую жизнь, но в конце ошиблись и проиграли. Я отношусь к вам с уважением, но это не помешает мне вытащить из вас всё, что мне нужно. Тем более, я уверен, что вы знаете много, нет, не всё, далеко не всё, но много. Итак, говорить будем?

— Мне нужен шанс.

— Вы хотите получить шанс на дальнейшее существование? Очень интересно… Что, так понравилось жить? Или боитесь старухи с косой? Второе… скорее всего второе… Понимаете, Маргарита, отпустить вас на волю я точно не смогу, но, если ваши данные будут интересны — вы поедите в Москву. Это будет непросто. Но я могу рискнуть. Может быть. Там. в столице вы пригодитесь, например, в качестве свидетеля, если что-то пойдет не так. Но я должен быть уверен, что вам есть что нам предложить. иначе тратить на вас время и ресурсы — плохое занятие. И я этим точно заниматься не буду.

— Хорошо, я буду говорить…

Если вы думаете, что Маргарита так просто сдалась? Её информация — это смесь правды, лжи, намеренной и рефлекторной, она не знает, что наш разговор фиксируется еще и магнитофоном. Эта громоздкая бандура стоит в соседней комнате. Тут только микрофон, но он чуть в стороне и Марго его просто не видит. Впрочем, я задаю ей вопросы так. что они повторяются в разных вариациях, в общем, потом можно будет проанализировать, что в ее показаниях правда, что ложь. Она со мной играет, уверена, что я купился на ее страх смерти. Но уже прозвучали несколько имён, остальное — так, намеки, четыре часа. Восемь пленок… там получасовые бобины с проволокой. Чёрт подери, как неудобно. Дело в том, что я не могу применить к ней те методы допроса, которыми угрожал. Мне кажется, что она распознала блеф. Значит жаль, делаю вид, что сейчас буду ее полосовать, достаю нож, Маргарита играет испуг, теперь, уверен, деза полилась рекой. Впрочем, пока мы с нею говорили, ребята обыскали тут всё и нашли кое-что интересное. Я устало моргаю, опускаюсь на стул, Володя зажимает даме нос и вливает в рот готовый разведенный раствор простого снотворного препарата. Дальше — проще. Тело в ковёр и вывозим его в глухое место — ферму в тридцати километрах от города. Утром приводим ее в чувство и тут я уступаю место Володе. Он в деле допроса с пристрастием настоящий специалист. Маргарита поняла, что ее судьба решена, она уже не играет, но Вовик ломает ее, старательно дозируя боль, чтобы дамочка не ушла от нас раньше времени. Так, постепенно, ее показания становятся всё более и более правдивыми. Это еще целых три часа. Блин… Сколько времени на одну бабу потеряли! Но оно того стоило. Под конец, когда мне всё стало ясно, Вова аккуратно сворачивает ей шею — мгновенная смерть, милостиво и просто.

Труп прикапывается ночью в соседнем лесу, ферму, снятую на лето этого года нашей группой, покидаем на следующий день. Жалею ее? Ни на грош. Она из той породы бомбисток и террористок, которым было наплевать на людей и их жизни. Мирные обыватели гибли во время их атак в количестве куда как большем, нежели стражи режима. Так что нет. сострадания не испытываю. Уважение к этой волевой женщине — да, такое есть сильного врага надо уважать. Но и уничтожать — без капли сожаления и интеллигентских соплей. Тут почти как на войне — или ты или тебя…

Вывести Маргариту в Москву? Во-первых это был бы сложно. Во-вторых, она всё-таки слишком мелкая сошка. Да, там ей бы язык развязали. К сожалению, пентотала у меня с собой не было, что-то так возятся, я же дал данные, из чего можно сделать сыворотку правды. Видно, пока еще не получили результат. Поэтому так. Как говориться, пройденный этап. Составляю донесение в Москву. Оно пойдет вместе с курьером в зашифрованном виде. Уже стала известна дата выступления — октябрь. Хотят преподнести товарищу Сталину неприятный сюрприз накануне годовщины Октябрьского переворота[20].

Глава семнадцатая

Жаркое лето в Харбине

Харбин, 1 августа 1932 года

В Харбине было жарко. Этим летом даже слишком жарко. В небольшом, но довольно опрятном домике на окраине города в саду царила тишина, деревья давали хорошую тень, уютно журчал небольшой фонтанчик, создавая в этом уголке зарослей спасительную свежесть. Господин, сидящий в уютной тени, имел приятные черты лица, носил очки в тонкой оправе и выглядел как обычный учитель с мягким добрым характером. Внешность человека бывает обманчива. Этот сорокалетний «учитель» был образцом той самурайской жестокости, которая претила даже самим японцам, стремящимся выглядеть «цивилизованно». Это был некто Масахико Амакасу, человек, чьё имя было хорошо известно не только в его родной стране. Будучи лейтенантом полиции после Великого землетрясения Канто в 1923 году, когда жертвы от разрушений насчитывались не тысячами, а десятками тысяч, когда города Токио и Иокогама были просто стёрты с лица земли, отряд под его командованием арестовал известного революционера, социалиста и анархиста Сакаэ Осуги. На их беду в доме оказались его сожительница и племянник шести лет. Все трое «арестованных» были жестоко забиты до смерти и их тела сброшены в колодец. Но дело получило огласку, лейтенант арестовали и приговорили к десяти годам тюремного заключения, вот только такие люди были нужны властям, которые уже задумывали интервенцию на континент. Японское правительство прекрасно видело по итогам Мировой войны, что при отсутствии собственных ресурсов позиции государства при долгом конфликте на истощение оказываются заранее проигрышными. Поэтому для жизненных интересов империи важнейшим фактором становилось получение стабильных источников ресурсов, а это могло быть только результатом интервенции и захвата определенных регионов, в первую очередь, частей рассыпающегося на глазах Китая. Через три года заключения Амакасу выходит по амнистии в честь восшествия на престол императора Хирохито. В 1927 году он проходит обучение военному делу во Франции, возвращается в страну через три года. В 1930 году его переводят