Не допили ещё, не доели цыплят табака!

Вот полковник желает исполнить

романс «Журавли»,

Но его кандидаты куда-то поспать увели.

И опять кто-то ест, кто-то пьёт,

кто-то плачет навзрыд…

— Что за праздник без песни?! —

мне мрачный сосед говорит.

Я хотел бы, товарищ, от имени всех попросить:

Не могли б вы, товарищ,

нам что-нибудь изобразить?..

И тогда я улягусь на стол на торжественный тот

И бумажную розу засуну в оскаленный рот,

И под чей-то напутственный возглас,

в дыму и в жаре, —

Поплыву, потеку, потонув поросячьем желе…

Это будет смешно, это вызовет хохот до слез,

И хозяйка лизнёт меня в лоб,

как признательный пёс.

А полковник, проспавшись, возьмётся опять

за своё,

И, отрезав мне ногу, протянет хозяйке её…

.. А за окнами снег, а за окнами белый мороз,

Там бредёт чья-то белая тень мимо белых берёз.

Мимо белых берёз, и по белой дороге, и прочь —

Прямо в белую ночь, в петроградскую Белую Ночь,

В ночь, когда по скрипучему снегу,

в трескучий мороз,

Не пришёл, а ушёл — мы потом это поняли —

Белый Христос.

И позёмка, следы заметая, мела и мела…

…А хозяйка мила, а хозяйка чертовски мила!

Зазвонил телефон, и хозяйка махнула рукой:

— Подождите, не ешьте, оставьте

кусочек-другой! —

И уже в телефон, отгоняя ладошкою дым:

— Приезжайте скорей, а не то мы его доедим!

И опять все смеются, смеются, смеются до слез…

.. А за окнами снег, а за окнами белый мороз,

Там бредёт моя белая тень мимо белых берёз…

<1970>

Коломийцев в полный рост

Истории из жизни Клима Петровича Коломийцева — мастера цеха, кавалера многих орденов, члена бюро парткома и депутата горсовета

О ТОМ, КАК КЛИМ ПЕТРОВИЧ ВЫСТУПАЛ

НА МИТИНГЕ В ЗАЩИТУ МИРА

У жены моей спросите, у Даши,

У сестре её спросите, у Клавки:

Ну, ни капельки я не был поддавши,

Разве только что — маленько — с поправки!

Я культурно проводил воскресенье,

Я помылся и попарился в баньке,

А к обеду, как сошлась моя семья,

Начались у нас подначки да байки!

Только принял я грамм сто, для почина

(Ну, не более чем сто, чтоб я помер!),

Вижу — к дому подъезжает машина,

И гляжу — на ней обкомовский номер!

Ну, я на крылечко — мол, что за гость,

Кого привезли, не чеха ли?!

А там — порученец, чернильный гвоздь:

«Сидай, — говорит, — поехали!»

Ну, ежели зовут меня,

То — майна-вира!

В ДК идёт заутреня

В защиту мира!

И Первый там, и прочие — из области.

Ну, сажусь я порученцу на ноги,

Он — листок мне, я и тут не перечу.

«Ознакомься, — говорит, — по дороге

Со своею выдающейся речью!»

«Ладно, — мыслю, — набивай себе цену,

Я ж в зачтениях мастак, слава Богу!»

Приезжаем, прохожу я на сцену

И сажусь со всей культурностью сбоку.

Вот моргает мне, гляжу, председатель:

Мол, скажи своё рабочее слово!

Выхожу я

И не дробно, как дятел,

А неспешно говорю и сурово:

«Израильская, — говорю, — военщина

Известна всему свету!

Как мать, — говорю, — и как женщина

Требую их к ответу!

Который год я вдовая,

Всё счастье — мимо,

Но я стоять готовая

За дело мира!

Как мать вам заявляю и как женщина!..»

Тут отвисла у меня прямо челюсть,

Ведь бывают же такие промашки! —

Это сучий сын пижон-порученец

Перепутал в суматохе бумажки!

И не знаю — продолжать или кончить,

В зале вроде ни смешочков, ни вою…

Первый тоже, вижу, рожи не корчит,

А кивает мне своей головою!

Ну, и дал я тут галопом — по фразам

(Слава Боту, завсегда всё и то же!).

А как кончил —

Все захлопали разом,

Первый тоже — лично — сдвинул ладоши.

Опосля зазвал в свою вотчину

И сказал при всём окружении:

«Хорошо, брат, ты им дал, по-рабочему!

Очень верно осветил положение!»

Не хвастаю нисколько я,

Поймите-ка,

Но очень дело тонкое —

П о л и т и к а

<1968–1970>

О ТОМ, КАК КЛИМ ПЕТРОВИЧ СОЧИНИЛ НАУЧНО-ФАНТАСТИЧЕСКУЮ КОЛЫБЕЛЬНУЮ, УКАЧИВАЯ СВОЕГО ПЛЕМЯННИКА — СЕМЁНА, КЛАВКИНОГО СЫНА

Спи, Семён, спи,

Спи, понимаешь, спи!

Спи, а то придёт Кощей,

Растудыть его в качель!

Мент приедет на «козе»,

Зафуячит в КПЗ!

Вот такие, брат, дела —

Мышка кошку родила.

Спи, Семён, спи,

Спи, понимаешь, спи!

В две тысячи семьдесят третьем году

Я вечером, Сеня, в пивную зайду,

И пива спрошу, и услышу в ответ,

Что рижского нет, и московского нет,