– А третий и четвертый?

– Пока ничьи. Ждут, когда их наследники повзрослеют. Однажды мой сын унаследует ящик номер пять. Это будет знаменательный день для всех Шепердов.

– Твой сын? Вдруг у тебя родится дочь?

Его глаза посерьезнели, и у меня что-то затрепетало в животе. Разговоры о детях натолкнули меня на мысли о процессе их зачатия. С Моисеем.

– Она станет первой объездчицей быков, которая выиграет в национальном соревновании. Большую часть своего времени она будет жить не в Леване. Ее братьям придется позаботиться о нашей фамилии и роде Шепердов… и о нашем ящике, – ответила я, пытаясь не думать о том, как бы мне хотелось заделать маленьких объездчиков быков вместе с Моисеем.

Когда мама принесла мне письмо с прищуренными от недовольства глазами, я сразу же поняла, что в душе она мечтала выбросить его и навеки забыть о Моисее. Но все же она этого не сделала, а аккуратно положила письмо на комод и молча ушла. Открывая долгожданный конверт или посылку, лучший момент – это когда ты еще не знаешь, что внутри. Или что там сказано. Я месяцами молилась, чтобы Моисей послал мне хоть какую-нибудь весточку, и понимала: либо его письмо возродит во мне надежду, либо задушит ее в корне. Но я была слишком измучена для любого из вариантов.

В конечном итоге я решила прокатиться на лошади и спрятала конверт в пальто, чтобы он не помялся. Наступил февраль, погода наконец порадовала нас снегопадом после нескольких холодных и засушливых месяцев. Поговаривали, что неподалеку от эстакады, где Моисей нарисовал портрет Молли Таггерт, обнаружили ее останки. Люди снова начали шушукаться и пялиться на меня, хоть и пытались делать это исподтишка. Благодаря отсутствию снега собаки-ищейки быстро смогли найти ее по запаху, но я все равно радовалась, что периоду засухи пришел конец.

Меня поприветствовал белоснежный мир, и когда мы с Сакеттом ускакали от всех и от всего, я достала письмо и осторожно открыла его, словно могла ненароком порвать что-то важное. Может, и моему периоду засухи пришел конец. Я вынула сложенный лист толстой альбомной бумаги и бережно развернула, пряча конверт обратно в карман пальто. Затем взяла рисунок дрожащими руками и изучила его. Я даже не знала, что и думать.

Он был прекрасным, но слишком абстрактным. Я хотела конкретики. Слов. Хотела, чтобы он сказал, что вернется за мной. Что не может без меня. Но ничего подобного я не получила. Только рисунок. Очень в стиле Моисея.

На нем изображалась женщина, но она могла быть любой женщиной. В ее руках был ребенок, но это мог быть любой ребенок. Очертание женщины было создано из дугообразных линий и намеков: грудь, бедра, поджатые под себя ноги и руки, смыкающиеся вокруг младенца с небольшой копной темных волос. Я долго разглядывала его, не зная, как это понимать.

Это символичный рисунок? С подтекстом? Моисей пытался выразить свои чувства от потери прабабушки? Пытался сказать, что понимает, через что я прохожу? Вряд ли он мог. Поэтому я просто смотрела на милое, сбивающее с толку послание от юноши, который с самого начала был для меня загадкой. Через какое-то время у меня замерзли руки, Сакетту надоело стоять на месте, и я направила его домой.

Рисунок вставила в рамку и повесила на стене: он внушал мне умиротворение и был доказательством, что Моисей думал обо мне. Но в основном я испытывала не умиротворение, а страх перед будущим, к которому была совершенно не готова. И по-прежнему не могла выкинуть из своей головы Моисея Райта. Мама единожды взглянула на рисунок и сразу же отвернулась, папа просто покачал головой и вздохнул. А я приготовилась к долгому ожиданию.

Моисей

В неглубокой могиле, заваленной камнями и мусором, в сорока метрах от того места, где я нарисовал ее улыбающееся лицо, нашли останки Молли Таггерт. Таг сказал, что неподалеку находилась стоянка для грузовиков, называющаяся «Круг А». На ее неоновой вывеске была алая «А» в круге – прямо как на тесте по математике Молли. Я ни разу не замечал ее, пока ехал из Левана в Нифай и обратно, хотя проезжал эту стоянку сотню раз. Но так и не уловил связь. Я был слишком погружен в свои мысли – плохой из меня Шерлок Холмс. Конец стоянки упирался в отрезок поля, поле переходило в небольшие холмы, а холмы вырастали в горный хребет, который тянулся вдоль восточной части города и дальше на сотни миль на юг. Между теми холмами вклинилось поле для гольфа, и возле первой лунки ежегодно запускали фейерверки в честь Дня независимости. Алая «А» и фейерверки отлично просматривались с эстакады, где я нарисовал портрет Молли, неумышленно отмечая место ее упокоения.

Рассказывая мне об этом, Таг расплакался. Его плечи сотрясались от громких, душераздирающих всхлипов, и мой живот болезненно сжался – как в ту ночь, когда Джорджия призналась мне в любви. «Мне кажется, ты все же любишь меня, Моисей, – сказала она сдавленным от слез голосом. – А я люблю тебя». Я не знал, как реагировать на слезы. Сам я никогда не плакал и не понимал, почему это делали другие люди. Таг оплакивал свою сестру так, как, наверное, я должен был оплакивать Пиби. Но я не плакал и просто ждал, пока буря утихнет. Таг смахнул слезы с щек и закончил свой рассказ.

Он поведал обо мне своему отцу. И по какой-то причине – отчаяние, уныние или же просто желание успокоить своего настойчивого сына – Давид Таггерт-старший нанял человека с собаками-ищейками, чтобы обыскать местность, которую описал Таг. Они быстро вышли на след и обнаружили ее труп. Вот так просто. Вскоре после этого вызвали полицию, и полиция приехала в мой дурдом. Меня уже допрашивали о Молли, но теперь они нашли тело. В подозрительной близости к моей драматической картине.

Ко мне прибыл шериф Доусон и еще один мужчина – полный, бледнолицый, рыжий помощник, который на вид был немногим старше меня. Парень злорадно лыбился мне, явно играя роль плохого копа из своего любимого шоу. Из-за его тучной комплекции и огненно-рыжих волос он напоминал мне угрюмого пончика с повидлом.

Шериф Доусон задал мне все те же старые вопросы и парочку новых. Он знал, что Давид Таггерт проходил лечение в той же больнице, что и я. Знал, что Таг рассказал своему отцу и что тот после передал поисковой группе. Знал, что вся эта информация поступила от меня. Но все сводилось к тому, что Молли