Шрифт:
Закладка:
– Ляля, ты опять не взяла куртку, простынешь!
Все-таки они любили ее, как умели.
Пифия
Соня всегда спала плохо. Это у нее наследственное. Засыпаешь в два, в три встаешь в туалет, и получается уснуть лишь к пяти утра, а в восемь – вставать на работу. Но за такой беспощадный режим Соню вознаграждали яростными сновидениями. Сны были разных цветов, длительности и плотности. А еще не были летучими: запоминались целиком и надолго.
От какого-нибудь сновидения могло чуть ли не неделю мутить, но не слишком, а так, будто съела много сметаны за один присест. Зато всю неделю Соня крепко спала и ночами видела там, за веками, только мягкую черноту. Но – проходило, и она снова возвращалась к двойной жизни. Да-да, у Сони было две жизни, как у подпольного миллионера Корейко: наяву, где Соня инженер в проектном институте и бесповоротно одинокая женщина, и во сне, где она кем только не перебывала.
Так что удивить Соню во сне было трудно. И потому, когда ей приснилось, что бывшего одноклассника, а ныне участкового врача Валю Четверикова по кличке Тетрациклин ограбили и выкинули на ходу из поезда, Соня и ухом не повела. Но потом – Люська, жена Тетрациклина. В Сонином сне она лежала в каком-то просторном помещении на тахте с пододеяльником в желтый цветочек, а над нею стоял подъемный кран и мало-помалу опускал свою стрелу с ножом на конце прямо на Люську, целясь непосредственно Люське в живот. Лицо у Люськи благостное, что-то вроде, мол, доктора зря не разрежут, знают, что делают. «Дождалась, дура! – досадливо подумала Соня по пути в туалет в три часа ночи. – Дотянула. Давно ей говорили аппендицит вырезать. Нянчится со своим отростком». Позвонила утром подруге – так просто, узнать, как жизнь, – и Люська бодро отрапортовала, что собирается в лодочный поход со «своим» и со всеми нашими, жаль, ты у нас такая занятая, на работе горишь. И Соня продолжила гореть ровным сонным пламенем.
Эля и Рудик падали в самолете. Интересно, что кроме их двоих никого и не было, то есть получалось, что самолет падал исключительно ради Эли и Рудика. Еще забавнее то, что общий колорит сна, как и двух предыдущих, был радостный, светлый. Эля и Рудик отлетали, тихо и загадочно улыбаясь Соне, мол, погоди, ты тоже узнаешь, как это прекрасно – падать.
Тут у Сони сдали нервы. Через десятые руки она выяснила телефон родственников Эли в Адлере, где сейчас отдыхали друзья, и позвонила по межгороду спросить, не забыла ли Эля у нее косметичку месяц назад, а то лежит какая-то, неизвестно чья. Рудик грешным делом подумал, что никакая косметика Соне уже не поможет – лечиться надо, а на словах передал, что погода отличная, купаемся, загораем, сколько раз и тебя, дуру, звали, а ты все – денег нет, денег нет.
Потом у Четверикова ребеночка Юрки перестали образовываться сопли, даже козявок в носу не стало. И вот он сидит в Сонином сне на табуретке с совершенно сухим носом и растерянным лицом, а Люська со свекровью Клавдией Петровной на заднем плане шелестят; знаете, как во сне: не разговаривают, а телепатируют или шелестят, дескать, врач сказал, конечно, ужасно, ужасно. Без козявок – это верная смерть, зато в носу ковырять не будет. А Валя Тетрациклин, папаша, значит, Юрочкин, задумчиво выкидывает в окно носовые платки, и летят они белыми лебедями прямо в бездну, красиво – страх!
Соня честно дотерпела до вечера и позвонила Четвериковым. Подошел шестилетний Юрик и на вопрос, нет ли у него насморка, громко втянул в себя полкило соплей. Но Соня не дура, Соню не проведешь. Мальчик мог быть лишь представителем семьи. И она подробно расспросила Юру о здоровье и благополучии всех родственников. После того как мальчик с удовольствием сообщил, что бабушка не может носить тяжелые сумки, потому что у нее геморрой, Люська выхватила у Юрика трубку и сказала, что понимает, что Соне поговорить не с кем, но дети не виноваты, к тому же они, дети, давно хотят писать. Обиженная Соня тем не менее сочла своим долгом поинтересоваться, все ли у мальчика благополучно с мочевым пузырем. Люська посчитала вопрос за издевку, оскорбилась и бросила трубку.
Соня извелась. Каждую ночь на ее друзей и добрых знакомых падали осколки метеоритов, наезжали на бешеной скорости кареты с лошадьми, нападали дикие крысы, ястребы-домушники, врачи-убийцы, моджахеды и проповедники-маньяки.
Соня как стихийно верующий агностик перед сном любила перебрать в уме всех близких, таким образом намекая Господу, что неплохо бы обеспечить им долгую жизнь без болезней и катастроф, а также оказать по возможности помощь в приобретении стиральной или простой машины. Сейчас она решительно отказалась от этой привычки. Чем чаще о близких вспоминает, тем больше вероятность, что они ей приснятся, и пиши пропало… Видя в себе живой источник мирового зла, Соня сочла, что ежели с кем из друзей не общается, то делает тому доброе дело, и за это ей должны быть благодарны. Но благодарности ни от кого не увидела по той простой причине, что ни с кем не виделась.
Ей уже приснились полные света и воздуха трагические сны с пятнадцатью знакомыми в главных ролях, но тот факт, что ни с кем из них (Соня специально узнавала) ничего плохого наяву не случилось, почему-то совершенно не успокаивал ее.
Да Господи ты Боже мой! Ну, вырезали бы Люське аппендицит, если что; ну, упали бы Эля с Рудиком на самолете в море – может, и выплыли бы, кстати говоря; ну, смазывали бы Юрику ежечасно нос вазелином – удобно, баночку можно в кармане носить… За Шурика, за него по-настоящему тревожилась Соня. Он не приснился ей еще ни разу, и Соня недоумевала и трепетала.
Да, о том самом Шурике болела у нее голова, с которым семнадцать лет назад учились в одном институте, который после женился на своей молодой жене Тоне, после запил, после уехал в Африку на заработки, после стал делать карьеру, после опять запил… В общем, сами понимаете, Шурик.
И вот наконец Шурик сидел в кресле в Сонином сне. Она взяла его за руку, нежно так взяла, и Шурик уснул. Тихо, спокойно, быстро, как иногда от слабости засыпают выздоравливающие после тяжелой болезни люди. Наяву в такой ситуации Соня бы, наверное, от счастья с ума сошла, а во сне испугалась. К тому же декорации
