После, на старые крицы уголья навалить и уколачиваем плотно. На уголи же батраки ставят доску из уклада, а в промежуток между трубками дутьевыми сызнова угля сыплют. После доску сию убираем и в горне остаются «стенки», угольная да рудная. Хитро…

Сверху же сызнова слоями сыплем руду, да уголья, а сие дело знакомо. Правда не руками. Бадья ездит по рельсу и ту аккурат над угольями крюками открывают. Прохор говорит, тако куды сподручней. Что за человек неугомонный, что ни день то выдумывает новину. Вона, давеча бабу крепкую на рельс подвесил, на хитро гнутый крючок, оттого держать её руками не надобно вовсе, а трамбует она пирог она куда крепче.

Уголья и руду каждый раз, по-разному. Крицу эн плавим куда дольше, чем нашенские , по шесть часов кряду! Часы у нас имеются, два горшка с песком да оконцами, а внутри круги черные, по ним то и смотрим время. Ранее и слова таково не ведал.

Работа тяжкая, жарко. Крицу то и дело ворошить приходится. Однако же, стоит тута бочка, а из неё труба с дырками торчит. И в бочке той завсегда водица прохладная. Дабы батраки не сомлели, они к ней подходят, да нажав палку водицу отворяют, что малыми струями льётся. И откудова он сие ведает то?

Есм у нас и второй мастер, да как мастер, во внуки годится. Смотрит за второй печью, где крицу на свиное железо плавят. Ходит важный, аки боярин. Тыкает батраков в нос грамотами что зовётграфиками. В той то печи и куда больше премудростей. В ней же свиное железо на уклад варии. Ох и намучались втроём с этими шестами проклятыми. Больно тяжко воровать налипший уклад.

Вышли, опосля, с Прохором на свежий воздух. Присели испить квасу ледяного. Он значится усы утёр, по спине мне хлопнул и глаголит:

— Мазохизм енто пудлингование, мастер. Будем цепной миксер ставить.

Какой такой мазохизм, что за миксер? То и дело Прохор слова чудные изрекает. С виду вроде наш, а как послушаешь, вроде и нет. Чудной он.

* * *

После инспекции гайки закручивать не стал. Работа в цехах и без того шла в жёстком режиме, относительно менталитета средневекового крестьянина. Постоянно трудится по двенадцать часов в день люди не привыкли. Восемь, и то далеко не все осиливают, несмотря на контролёров и авторитет старшин.

Разобравшись с текучкой, пришёл к Ставру в цех и говорю.

— Чертежи новой пильной рамы привёз. На детали труда на треть меньше , а уклада вполовину, супротив прежней.

— Добро, — ответил глава цеха, цепко рассматривая набросок.

— По первой, сладим малую модель, дабы уразуметь кинематику. После и в серию запустим. Продолжил он. Ставр всё активней пользовался словечками из моего лексикона.

— Сразу делайте, времени нет на модели. Глянь, сколько всего ещё надобно! — Протянул я мастеру обновленный план для цеха.

— О-о-o-х ты же! Двенадцать пильных рам, да приводов вдвое больше! Шесть станков для фрезеровки, да четыре пазы бить. Возмутился Ставропольского от души завидев цифры.

— Осилим?

— Мы тута не пироги печём. Прочие работы как же? Не успеем усё. Аки пчёлы трудимся в п и всё одно не успеваем.

— Надо, Ставр, надо. Без станков сильных не сдюжим острожек и цеха. Брус и доски нам потребны аки воздух.

— Усё на пути твои идёт, аки в пропасть бездонную.

— О том и толкую. Надоьно сделать так, чтобы доски и бруса у всех в достатке было.

— В достатке говоришь? — Ставр повернулся, достал из выдвижной полки листок. — Подсчитал намедни, — протянул листок с перечнем станков.

Я присвистун.

— А то! Но коли осилим, людишек у меня изрядно освободится. Только пустое всё, — Ставр скривился и тяжело вздохнул, — где столь меринов возьмёшь, а особливо пил кованных? Их и без того не хватает. Вона, — отмахнув рукой показал аккуратно уложенную гору из брусков и досок. — Сколько комплектов пильных дожидается, не поспевают ковать.

— Меринов Блуд с Ельца гонит, а с пилами разрешу вопрос не сегодня-завтра.

Я ведь действительно вернулся на базу, чтобы вернуть давно презревший проект.

— Выходит, бросать усё и делать рамы да дорожки конные? Спросил Ставропольского.

— Выходит так, — и добавил следом, — А как у нас дела с сорок шестым проектом?

— Сорок шестым? — Ставр деловито повернулся к высокому открытому шкафу. Крякнул. По цифре нашёл нужную ячейку и вытащил оттуда папку. — На три четверти готов. Руки не доходят, он то зелён.

— Уже нет! — взяв лист, уголок закрасил красным карандашом. — Сроку вам седмица, но коли выйдет раньше, с меня не заржавеет.

— Ужель уклад катать будем аки полоски медные?! Помнится кто-то в травень грозился запустить сию машину.

Не найдя, что ответить, развёл руками. Ставр же взял обратно мои бумаги и продолжил рассматривать наброски.

— Гляжу новый механикус удумал? А говорил, с новинами обождем до зимы.

— Зарекалася бабка не болтать…

— Лады, — Ставр махнул рукой. — Понятие имею, не разорваться тебе. Лучше разъясни, что ента за рама с полозьями. И кривошип с колесом в маховую сажень... Зачем? Ужель дубы вековые на доску пускать?

— Штрипсовый.

Ставр выпучил глаза, чего за ним редко водилось и тихо заговорил:

— В нашенском цехе, Прохор Михайлович, дурными словами не ругаются! Сам за то штраф, в двадцать резан положил.

— Что? — я не сразу сообразил, а как понял, от души рассмеялся. — Механизм то! — озорно отвечал ему. — Камень режет. Видишь, какие пилы тонкие, они водою с песком смачиваются дабы не сломаться. Штрипс, по-нашему, лента.

— Не по-нашему, а по-твоему. По-нашему очелыш то. Что ни день, то слова чудные записываю и всё одно тень на плетень наводишь, — недовольно буркнул Ставр. — А песок, значится, заодно камень режет. Ишь ты. Хитро удумано, а не велик маховик то?

Ставр удивлял, по-доброму. Кинематику и узлы схватывал мгновенно, а чертежи проверял дотошно и найдя недостатки радовался как ребёнок. Как и многие мастера идеями фонтанировал изрядно, но иной раз такое бывало, хоть стой, хоть падай.