дня. Если ты голодна – а я помню, что ты всегда голодна – то приглашаю тебя разделить со мной ужин. Это тебя ни к чему не обязывает, а мне порядком наскучило одиночество – руины навевают тоску, а от здешнего энергетического фона у меня постоянная мигрень.

Человеку в моем положении следовало определять ту грань, что разделяет гордость и недальновидность. Почти все деньги я оставила Мелихаро, и вряд ли мои медяки могли послужить залогом теплого приема в деревушке Козероги. Возвращаться в Изгард раньше времени тоже не имело смысла – магистр Леопольд и демон наверняка затерялись в бесчисленных изгардских харчевнях, в ночи же городские улицы для человека без денег могли стать куда опаснее лесных тропок. Компания Искена была мне чертовски неприятна, но как я не искала вескую причину, чтобы отказаться от его предложения – ничего в голову не приходило.

Спустя полчаса я уже торопливо ела кашу, щедро сдобренную маслом, и пришла к выводу, что выбор мой можно счесть удачным. Временное обиталище аспиранта выглядело довольно обжитым местечком, и если бы не сам Искен, на которого я то и дело бросала злые и опасливые взгляды, то я возблагодарила бы высшие силы за такое отличное прибежище для ночлега. Гонорий, возможно, не разделял моего умеренного удовлетворения, однако смирно щипал пожухшую траву меж камней.

Искен рассматривал меня, не таясь, хоть и не мог не понимать, что у меня из-за этого кусок в горло не лезет.

– У тебя на лице шрамы, – произнес он. – Они не так уж заметны, но чародейки обычно сводят подобные отметины любой ценой.

Я машинально потерла бровь, совсем недавно рассеченную и только-только затянувшуюся, после чего нарочито грубо ответила:

– Мне они не мешают, тебе до них и вовсе дела быть не должно. Мы условились, кажется, что этот совместный ужин ничего между нами не меняет, и я не собираюсь отвечать на твои расспросы, Искен.

– Знаешь, я ведь совсем недолго пробыл в Академии, после суда над тобой, – переменил он тему, не оставляя попыток меня разговорить. – Спустя пару лет я подал прошение о досрочном прохождении практики, и так уж вышло, что мне пришлось отправиться на Север. Многое мне увиделось совсем по-другому...

Я едва удержалась, чтоб не запустить в него миской. Вновь внутри меня начало бушевать ледяное бешенство.

– Искен, – процедила я с ненавистью, – уволь меня от историй о том, как ты изменился за прошедшее время. Знать не хочу, что привело тебя в аспиранты к Аршамбо и отчего ты сейчас не блистаешь средь высшего столичного общества. Такие люди, как ты, не меняются. Да, возможно, ты посчитал, что прежние цели слишком прозаичны, ведь я не забыла, что ты мне рассказывал пять лет назад, делясь своими сокровенными устремлениями. Тебе претило быть таким, как все. Более всего ты желал выделиться из толпы, отличаться рассуждениями от большинства, удивлять своими взглядами тех, кто закоснел в привычных убеждениях. Как ты меня называл – "единственная, кто смеет думать свободно и подвергать сомнениям устои"? О, мне было очень лестно это слышать. И как-то я подумала – а что если Искен, так желающий переменить старые порядки, поймет, отчего я выдала себя за адептку? Ведь он так гордился своим противостоянием общественному мнению, отчего же ему не восхититься тем, как я нарушила старые незыблемые правила? Но подвергать сомнению устои чародейского мира, высмеивать правила Академии могла только равная тебе – никак не простая служанка. Это было слишком, не так ли? Ты, конечно, хотел перемен, но не таких. Тебя оскорбило то, что ты восхищался рассуждениями какой-то низкородной девчонки. Ты понял, что как ни смешна тебе была напыщенность других адептов, но их насмешек тебе не вынести – а над тобой начнут смеяться, как только узнают, на кого ты польстился, сын из рода Виссноков. И теперь не ты свысока будешь смотреть на всех, а наоборот. Что же теперь? Ты чуть-чуть подрос, Искен, осмелел, и понял, что можно смотреть на жизнь шире? А я скажу тебе правду, мой бывший дорогой друг. Ты все равно принадлежишь чародейскому миру с потрохами, ты думаешь, как чародей, поступаешь как чародей и побоишься нарушить принятые в твоем мирке правила, как только тебе покажется, что это уж слишком рискованно.

Наконец-то у меня получилось уязвить Искена, хоть это и обошлось мне дорого – от воспоминаний все внутри надсадно ныло от стыда и горечи. Как он ни старался сохранить все тот же невозмутимый, чуть насмешливый вид, лицо его немного побледнело на пару мгновений, и я почувствовала болезненное удовлетворение от того, что мои слова попали в цель. Но затем он тут же улыбнулся, непринужденно развел руками и произнес:

– Ну что же, раз ты не веришь в то, что я мог измениться, попытаюсь тебя переубедить поступками, а не словами. Насколько я понимаю, ты вновь обманываешь Лигу и Академию. Я обещаю выполнить три любые твои просьбы – чего бы они не касались. И ты сама убедишься, боюсь ли я сейчас нарушать законы Лиги или нет.

Я вздрогнула. В предложении Искена, с первого взгляда казавшегося весьма благородным, на поверку таилась ловушка. Попросив его о чем-либо, я, во-первых, уступала ему, а во-вторых – ставила себя в прямую зависимость от доброй воли чародея. Да, Искен мог прямо сказать, что сохранит мою тайну в обмен на какие-либо услуги с моей стороны, но он поступил куда хитрее, делая из меня не врага, но просителя. Имелась ли у меня возможность отказаться? Разумеется, я все еще могла сбежать в неизвестность. Но было ли это лучшим выходом? Вдруг Искен и впрямь поможет мне, всего лишь желая загладить причиненную обиду? Я испытующе смотрела на ясное лицо чародея, на котором не отражалось ни единой дурной мысли, и чувствовала, как яд, вкус которого мне был уже знаком, отравляет разум.

– Согласна, – сказала я, замирая от страха, что совершаю ошибку.

– Ты не пожалеешь, – Искен протянул мне руку, которую я пожала, сделав над собой очередное усилие. – Итак, что мне написать в ответном письме магистру Аршамбо, дорогая Рено? Ведь я правильно угадал, что твоя первая просьба будет касаться письма?..

Мне ничего не оставалось, как признать его правоту – чтобы продержаться при магистре Аршамбо хотя бы пару недель, содействие Искена, к сожалению, было необходимо. Письмо становилось началом цепочки вранья – фактически Искен сейчас согласился покрывать моего сообщника, кем бы