— Ну что вы на себя наговариваете, Платон Азарович, вы и Амазонку переплывете, ну и товарищи, если что, помогут, — в свою очередь стал успокаивать участника заплыва Лоханкин.

— Помогут, помогут, — как-то криво ухмыльнулся Онилин. — А вот с задачей избирательного лохоцида ты полегче, Архимед, а то какой-нибудь филолог в погонах запишет все это одним словом да сократить захочет. — И, щелкнув пальцами, потащил Рому в обеденный зал.

Лоханкин, подумав, что это шутка, раскрыл было рот, чтобы вежливо рассмеяться, но вдруг побледнел почти до трупного оттенка.

— Что это с ним, дядь Борь? — тянул рукав наставника недососок.

— В Братстве словами играть — не прихоть, а ответственное задание и привилегия избранных. Это только лохос думает, что словами ворочать — болтовня. Здесь слово — начало начал.

— Ну да, логос, я понимаю, — с умным видом поддакнул Ромка. — Тогда почему же это самое начало начал от конца концов всего одна буква удерживает?

— Для бдительности брат, тьфу ты! — выругался Платон, осознав, что сам только что утратил эту самую бдительность, в который раз назвав недососка братом. — Опять попутал меня, леший.

— Я не леший, я обаятельный, дядь Борь. Вы себя не вините. Меня все за своего принимают. Чессно. Я и с футболистами выпить могу, и с рабочими, и фрак на балу таскаю, как прирожденный. Со мной даже разговаривают на языках разных на приемах. И думают, что я отвечаю, и продолжают, даже спорят. Хотя я, сами знаете…

— Да уж знаю, знаю… Но до чурфака мы еще доберемся… Ну ладно, недососок, про бдительность ты, надеюсь, понял. Казнить нельзя помиловать. Это здесь часто случается.

— А Лоханкин, он-то чем провинился?

Платон в недоумении вскинул брови.

— …Не-е, я понимаю, что он по жизни виноват, я к тому, что в этом чисто конкретном деле, — извинился Ромка за онтологическую неточность.

— В этом чисто конкретном деле лох Анкин допустил опасное сближение означающего и означаемого с возможной редукцией среднего в эллиптическом термине.

— А попроще, можно, дядь Борь, — взмолился Деримович.

— Попроще будет так, что избирательный лохоцид есть олиголохоцид, а закон устранения среднего превращает его… превращает… — Платон растягивал слова, выжидательно поглядывая на своего протеже.

— Олигоцид… — прошептал Ромка и слишком картинно схватился за голову.

«Дурака валять в Братстве тоже привилегия. Причем высшая. Чего это он себе позволяет. Неужели и этому на чурфаке не научили», — думал Платон.

— Все-таки прирожденный лох ушлым до конца не станет, — сказал он, глядя Ромке прямо в лицо, чем вызвал на нем гримасу недоумения — недососка лохом обозвать, да за это… — сколько бы лохотронов он ни изобрел… — ясность была восстановлена, и фраза отправилась прессовать изобретателя. А Платон, подняв вверх указательный палец, с видом положительного героя производственных фильмов советской эпохи, заключил: — Товарисчи помогут, — и как-то неприятно, в кулак, рассмеялся.

— А тарелка эта и есть лохатор? — спросил наставника недососок. — Ни проводов, ни батареек — что-то не похоже на прибор серьезный.

— Прибор серьезный, сам знаешь, где находится, — выдал очередную идиому Платон, — а лохатор — инструмент суггестивный, выстраданный, можно сказать.

— Выстраданный — это как в кино про сумасшедших профессоров, которые ночами по квартире бродят и волосы на голове рвут?

— Волосы… да, Васисуалий рвал, только в другом месте, когда зарплату наперсточникам оставил. И не одну, заметь. Чем тебе не страдание, если учесть, что Анка в доме, а на дворе период первоначального накопления капитала. — Платон многозначительно помолчал. — Ушла от него Анка. К его же однокласснику. У того в то время аж целых четыре ларька было. Богач, — поставил точку церемониарх и опять неприятно, как-то по-крысиному захихикал.

— Прямо по книге, — подметил ученик. — А я тоже тогда фуфло всякое двигал, — не без ностальгии и романтического флера признался Роман.

— Да знаю-знаю про подвиги твои, но о них после интродукции поговорим перед заплывом — так Уставом положено, — оборвал Платон впавшего в сладкую перестроечную дремоту недососка. — А вот Лоханкину о том времени даже вспоминать страшно. Горе-то какое, жена ушла! — вскликнул он с патетико-саркастической интонацией. — Как размыкать его? Надеясь отыграться, наш герой наделал долгов, потом продал старый китайский сервиз, доставшийся еще от прабабушки, затем и все остальное из буфета. Затем все деньги, собранные лабораторией на автобусную поездку в Польшу, затем… — Платон остановился и на мгновение замолчал, — затем решение многочисленных и все умножающихся проблем подсказывает сама логика жизни, — продолжил он, — выход из оной. Наш герой не обладал специальными средствами, поэтому выбрал простое — окно. Он вышел 29 августа 1992 года в восемь часов вечера из квартиры на пятом, да-да, на пятом этаже и через полторы секунды вошел прямо в натянутую крышу припарковавшегося, сильно подержанного, но все же кабриолета. Кабриолет принадлежал Звияду Кадуму, известному по кличке Чугун, владельцу сети вокзальных лохотронов. По счастью, Кадум за минуту до выхода Лоханкина пересел вместе со своей еще полураздетой девушкой с заднего сиденья на переднее. Что случилось бы, прыгни Лоханкин минутой раньше, трудно даже вообразить. Но в этом случае основной удар приняла на себя крыша и просторное кожаное сиденье, впитавшее в себя зад Лоханкина. Не обрадовавшись дополнительному пассажиру, парочка, тем не менее, доставила последнего в больницу, где у него обнаружился перелом голени и сотрясение мозга. — Платон остановился у ведущей на второй этаж лестницы и сказал: — Фу-х, сейчас заканчиваю.

— А откуда у тебя такие подробности, Платон Азарыч, как будто ты этого Лоханкина сам за борт, того, вытолкнул?

— Об этом позже, но характер поучительный… Ээээ, — Платон пытался выхватить из прошлого кончик повествования, — да, нужно понимать, что Звияд был не из тех, кто на свои средства ремонтирует свои же машины, поэтому наш Васисуалий уже через неделю, прыгая на костылях вокруг того или иного кадумского лохотрона, изображал из себя окрыленного удачей счастливчика-инвалида. Крыша у кабриолета, видимо, была очень дорогая, потому что Лоханкину пришлось прыгать на костылях целый год, периодически заменяя гипс на здоровой ноге. Возможно, ему поверили бы и без костылей, но Звияд Кадум, как ты уже догадался, слыл человеком изначальной традиции в первых понятиях и менять заведенное, следуя мелким прихотям своих овец, ни за что бы не стал. И хорошо, что не стал, потому как на этих-то костыликах и пришла в изобретательную голову Лоханкина идея лохатора.

— А что потом? — спросил Рома.

— Потом суп с котом. Потом он соорудил первый лохатор и пошел к… мужу своей бывшей жены с деловым предложением. Тот неожиданно, видимо из чувства вины, согласился вложиться в приобретение подержанных западных лохотронов. Лоханкин же втайне от партнера находил в лохосе