если мы не проиграем войну, мы ее выиграли». Несколько лет спустя такая точка зрения побуждала многих людей (и среди них Дёница) к продолжению войны, которая в военном отношении уже давно была проиграна. Шверин фон Крозиг также понимал, что нападение на Запад будет означать, что «мы окончательно повернулись спиной к мирному урегулированию», а в то время он очень боялся излишней зависимости от Италии и России; то, что Гитлер затеет войну на двух фронтах, никогда не приходило ему в голову.

Тем не менее факт, что германская пресса приуменьшила значение заключения русско-японского пакта, просто сообщив о нем немногословно на какой-то непримечательной странице, пролил новый свет на раннюю ремарку Геринга, что отношение Германии к России должно измениться, поскольку существование этого большевистского государства не способствует реконструкции Европы. Шверин фон Крозиг до настоящего времени считал, что заявление Геринга подразумевает то, что «в проведении политики фюрера мы должны быть готовы ко всем неожиданностям и принять все меры предосторожности, чтобы облегчить любые возможные перемены в России, будь то в личностях или в политических взглядах в правящих кругах в этой стране». В письме Герингу 19 апреля 1941 г. он перечислил целый ряд фактов, говорящих не в пользу войны с Россией, первым из которых была продовольственная ситуация; в противоположность мнению большинства Шверин фон Крозиг считал, что она скорее ухудшится, чем улучшится. Нельзя допустить, чтобы нынешние соглашения о поставках, отмечал он, оказались под угрозой из-за последующих разрушений и транспортного хаоса. Шверин фон Крозиг напомнил Герингу о его ремарке по поводу начала войны, что поддержание народного духа и воли к сопротивлению станет одной из самых трудных проблем. Не станет ли перспектива войны на два фронта, задавался он вопросом, вместе с совершенной неопределенностью в отношении конца войны слишком суровым испытанием для больших групп населения? Более того, Германии придется пережить такой поворот событий, которого враг, несмотря на все его хитрости и уловки, не сумел достичь, а именно привлечь Россию на свою сторону. «Это стало бы „чудом на Марне“, на которое они все еще надеются, не зная, когда точно оно может случиться. Неужели мы должны сделать им такой подарок?» Нападение на Россию пробудило бы надежды всех тех на оккупированных территориях, кто все еще желает германского поражения; последует волна саботажа. В конце Шверин фон Крозиг спрашивает: «Если за период в два года Германия совершает колебания от жестокой враждебности через этап дружбы, о которой громко трубят, назад к враждебности, ведущей к вооруженному конфликту, неужели вы думаете, что она сохранит доверие, столь для нее важное, если она собирается стать правящей силой в Европе и ведущей мировой державой в послевоенном мире? Не думаете ли вы, что вторая полная перемена фронта полностью лишит нашу внешнюю политику какой-либо основы для нынешней политики оси, которая должна быть основана на доверии?»

Существование большевистской России и национал-социалистической Германии для Шверина фон Крозига не подразумевало опасности, обязательно порождающей вооруженный конфликт. Он обращал внимание на традиционные англо-русские разногласия и был того мнения, что мировые революционные тенденции будут «постепенно затихать в пользу социализма, который будет перенаправлен на русские внутренние потребности». Шверин фон Крозиг даже добавил биологический аргумент, столь дорогой национал-социализму, задаваясь вопросом, а в состоянии ли немцы реально колонизировать завоеванные территории. Темпы роста германского населения недостаточны, заявлял он, в то время как сила славян зиждется на их плодовитости и готовности к перемещению. Поэтому славяне неизбежно в конце концов одержат победу.

Шверин фон Крозиг не верил, что Россия станет нарушать свои обязательства по договору, и действительно, русские выполняли их до самого последнего дня перед началом войны. Поэтому он не видел ни необходимости, ни повода для войны с Востоком и считал, что куда лучшие перспективы открывались бы ударом «по той позиции, которую Англия все еще удерживает, но где она наиболее уязвима, — Суэцкому каналу. Это позволит нам занять доминирующее положение в отношении Африки и Малой Азии». Это положило бы конец всякому ослаблению со стороны Италии, а Турция также «вряд ли смогла бы ускользнуть из гигантский клещей»; если воздушную и подводную войну против Англии усилить, «то недалеко может быть то время, когда Англия станет слабой, а Америка вряд ли решится на самоубийство, объявив войну как Японии, так и Германии. Однако в тот момент, когда заговорят пушки между Россией и Германией, такая возможность будет утрачена навсегда».

Шверин фон Крозиг не знал, что решение уже было принято. Хотя он и являлся членом их кабинета, нацисты не сообщали ему о своих планах; он представлял для них ценность только как полезный инструмент. Однако, когда война на Востоке началась, он снова склонился перед неизбежным и всеми силами помогал германской победе. В конечном счете Шверин фон Крозиг даже приветствовал эксплуатацию захваченных территорий как «облегчение с финансовой и экономической точек зрения». С другой стороны, как уже отмечалось, он противодействовал политике ограбления Востока, призывая к достойному обращению с восточными рабочими, и даже ссылался на упорство и выносливость русского народа в терминах восхищения, которое, прозвучав из уст министра рейха в декабре 1943 г., многих заставило удивиться. Шверин фон Крозиг хотел, чтобы Германия пришла на Восток как освободитель, а не как завоеватель. Он призывал к уничтожению всей машины большевизма, восстановлению частной собственности и процерковной политике.

Когда, наконец, звезда «политического игрока» (так в узком кругу называл Шверина фон Крозига Гитлер) начала тускнеть и он, казалось, склонялся единственно к тому, что Германия будет разрушена, Шверин фон Крозиг оказался заодно со Шпеером в своих усилиях «как можно быстрее и с минимумом жертв и разрушений приблизить неизбежный конец». В качестве министра вооружений и военного производства Шпеер обычно собирал регулярные совещания с постоянными представителями различных министерств, а ряд министров приезжали на совещание в дом Шпеера зимой 1944/1945 г. с интервалами в три-четыре недели. Кроме Шверина фон Крозига здесь бывали Дорпмюллер (министр путей сообщения), Бакке (министр продовольствия и сельского хозяйства) и, реже, Франц Зельдте (министр труда). Борман услышал об этих сборищах и сообщил Гитлеру, который, как говорят, запретил эти «вечеринки пораженческого круга».

Министры, однако, дали знать, что хотя он может их уволить, но не может запретить им встречаться и беседовать друг с другом. Больше ничего не было сказано.

Как уже описывалось, в последние месяцы Шверин фон Крозиг инициировал оживленную переписку в надежде облегчить путем переговоров положение Германии. Это он делал, выражаясь словами его адвоката защиты в американском военном трибунале, «ради своей страны в этой смертельной борьбе».

Когда «скромный» отъезд из