Шрифт:
Закладка:
Косачеву вдруг стало зябко, он закрыл окно. Походил по кабинету, постоял у аквариума с рыбками, подсел к столу, снова принялся разбирать бумаги. Головная боль не проходила, затылок тяжелел, хотелось спать.
«Устал я здорово, перенервничал, — думал Косачев. — Не поехать ли домой, отдохнуть немного. Так будет лучше. Тепло, покой, крепкий горячий чай. Позвонить надо жене, девочкам, сказать, что приеду».
Он потянулся к телефону, набрал номер. В трубке отозвалась жена.
— Ты спишь, Клава?
— Какое там! — ответил радостный голос. — Я же знаю, что ты прилетел, жду тебя. Как в Москве?
— Прекрасно. Лучше, чем я ожидал.
— Поздравляю! Приедешь?
— Приготовь, пожалуйста, ужин, — сказал Косачев. — Что доченьки, сестры-разбойницы, как они?
— В порядке, сам увидишь.
Клавдия Ивановна говорила ровным, спокойным тоном, чтобы ничем не встревожить мужа. Она и раньше оберегала его от лишних волнений, делала все, чтобы оградить от необходимости улаживать мелкие домашние конфликты. Неурядицы, разумеется, были всегда, как в любой семье. С беспокойными девочками случались такие происшествия, которые наверняка доставили бы Косачеву излишние переживания и волнения.
Едва Косачев разделся и пошел умываться, как до его слуха донеслось веселое щебетанье девочек, успевших распаковать привезенные отцом подарки. Особый восторг вызвали новые сапожки.
— Какая прелесть! — всплеснула руками Маруся.
— Чудо! — любовалась сапогами Женя. — Сказка — тысяча и одна ночь!
Девочки надели обновки и теперь вертелись перед зеркалом.
— Ты только взгляни, мамочка!
Из ванной вышел Сергей Тарасович, умытый, освежившийся, гладко причесанный, в белой рубашке. Мать не успела отправить девочек в их комнату, как они бросились обнимать отца.
— Спасибо, папуля! — чмокнула отца в щеку Маруся.
— Ты молодец! Современный родитель! — поцеловала в другую щеку Женя.
Девочки пошумели, повертелись перед зеркалом и, довольные тем, что отец не стал ни о чем расспрашивать, ушли к себе в комнату.
Косачев с женой остались одни. Кажется, он ждал этой минуты. Выключил радиоприемник, помолчал. Хотелось тишины, покоя. Она видела, какой он усталый, сочувственно покачала головой:
— Как же теперь будет, Сережа? Какую ношу взвалил на себя!
— Справимся, — просто сказал он. — А как ты тут без меня?
— Хлопотно с девочками, своевольничать стали. Совсем не слушаются, — сказала Клавдия Ивановна. — Модные штаны да свитера понадевали, от парней не отличишь. В наше время застыдили бы.
— Теперь все так. Молодежь, — сказал он примирительно. — Не придирайся к ним, хорошие девочки выросли. Того и гляди улетят из дому, вот тогда загрустишь.
Жена тихо вздохнула:
— Я так этого боюсь, Сережа! Они для меня совсем еще дети маленькие.
Он неожиданно засмеялся, будто разрядился от напряженных дум, его теплые глубокие глаза добро посмотрели на Клавдию.
— А мы разве долго сидели в родительских домах? — тихо сказал он жене. — Я в семнадцать лет ушел, а ты и того раньше.
— Так то же было другое время.
— Оно всегда другое. Жизнь идет, и времена меняются. Я часто смотрю с самолета на наш город и вспоминаю, что было раньше на этом месте. Теперь даже трудно представить.
Косачев и жена сидели друг против друга, мирно, неторопливо разговаривали.
— Ты знаешь, — продолжал Косачев, — не все замечают, как многое может измениться на земле за время жизни одного поколения. Ежедневные простые наши дела часто остаются малозаметными, а когда посмотришь на то, что сделано всеми нами за малый срок, это значительно и огромно. Особенно ясно и отчетливо я понял эту истину сегодня, когда смотрел с самолета на наш город. Кажется, не в первый раз вижу, все знакомо до мелочей. Но сегодня будто впервые соединил в мыслях то, что сделал за всю свою жизнь. Знаю, что не один я все это сделал, и все же приятно знать, что во всем этом есть я. Понимаешь, о чем говорю?
— Понимаю, Сережа.
Он умолк и откинул свою большую седую голову к спинке зеленого кресла. Живые глаза смотрели на жену спокойно, с добрым вниманием.
— Я пойду заварю чай, — поднялась Клавдия Ивановна.
Он смотрел на нее, будто наблюдал издали, со стороны, и видел, как она ходила от стола к серванту, потом ушла на кухню, долго не возвращалась.
Он сидел спокойно, не шевелясь, весь во власти нахлынувших на него раздумий о жизни…
С Клавдией Ивановной Сергей Тарасович встретился через несколько лет после смерти первой жены. Как уцелевший после лесного пожара крепкий дуб с единственной зеленой веткой, питаемый соками земли, оживал, тянулся к солнцу, продолжал жить, так и Косачев, оставшись один с малой дочуркой Тамарой, слабенькой, ласковой, хрупкой девочкой, не согнулся под ударами судьбы, работал и жил, как приказало время, как повелел долг. Будучи директором завода, не знал кабинетной тишины. Как все рабочие, не выходил из заводских цехов ни днем ни ночью, питался где и чем придется, спал на деревянном топчане в конторке. Девочку опекали соседи. Однажды Косачев днем выбрался с завода на часок, чтобы проведать Тамару, отвезти ей консервы и сахар. Вбежал в комнату, а на столе записка: «Папочка, не беспокойся, я у тети Марии».
Он тут же помчался к Шкуратовым. Девочка спокойно сидела у окна, готовила уроки.
Согласившись оставить дочь в семье своих друзей, Косачев окончательно переселился на завод, в свою конторку, только изредка, бывало, забежит к Шкуратовым навестить Тамару, притащит свои сбереженные пайки, одарит ребят рафинадным сахаром, копченой колбасой и опять спешит на работу. Так и жил на заводе, хоть и была уже у него хорошая квартира.
Но так или иначе, война уходила в прошлое, и новое время властно меняло людей, условия жизни, труда. Спадало физическое и духовное напряжение, Косачев иногда позволял себе ночью покинуть завод, заехать домой, принять ванну, выспаться в чистой постели. Чаще стал навещать Тамару, ходил с ней на прогулки, а раза два водил дочку и ребят Шкуратовых в городской цирк. Однажды приехал он к Шкуратовым на автомобиле, в новом костюме, при галстуке. Сели обедать, ребят вокруг себя рассадили. Взрослые выпили по рюмочке, по другой, стали рассуждать, как жить Косачеву дальше.
— Да в чем тут проблема? — сказал Сергей Тарасович. — У меня вон доченька уже невеста, двенадцатый годик пошел. Возьму ее в свою большую квартиру, она у меня хозяйкой будет, проживем. Верно, Тамарочка? Согласна?
— Какая из нее хозяйка, она еще дите, ей и у нас хорошо, — возразила Мария Емельяновна. — Жениться тебе надо, вот что. А Тамара с моими ребятами вырастет, она мне как дочка.
— Куда мне! — махнул рукой Косачев. — Не о женитьбе забота. О Тамарочке надо думать, она у меня единственная.
— Я буду
