- Немного силы, - пожала та плечами. – Дай руку.

Я протянула руку, она направила ладонь – к поверхности воды.

- А теперь позови силу. Её не так много и надо-то.

- Ты о чём? Я не умею, - затрясла я головой.

- Умеешь. Только не знаешь. Закрой глаза, стой смирно, вторую руку давай сюда же. Сила у тебя внутри. Зови, вытаскивай. Как из рукава, как из кармана. Найти и тяни. Её там много у тебя, хватит и воды позвать, и нагреть, и печь затопить, и ещё останется.

Я и правда не знаю, какая, к чёрту, сила? Она вообще о чём?

- Вспомни, как ты жила раньше, вспомни миг твоей силы, когда тебе удавалось что-то, что казалось, трудным, неисполнимым, а ты делала.

Я искренне не представляла, что такого может быть в душе у Женевьевы, но у меня была моя жизнь! А делать разное… случалось, вправду случалось.

Выполнили контракт? Сдали дом, другой, целую улицу? Построили семнадцатиэтажку? Доказали, пробили, организовали, выполнили, победили?

Но не само собой и не просто так. Ценой, как я сейчас понимала – меня, части меня. Когда нужно было уговаривать, доказывать, где-то заставлять, где-то шантажировать, где-то орать и строить. Вот однажды было, подумал человек, что раз баба у Жени зам, да не просто баба, а жена, так она сидит в кабинете просто потому, что жена, а больше ни почему, и её легко обдурить, и мозги ей запудрить, и сказать, что так и было…

Я будто взлетела – не под потолок, хоть он и высокий тут, а прямо к небу. Высоко. Через ладони мои текла вода – ледяная, но касаясь кожи, она понемногу теплела, нагревалась, и куда-то дальше летела уже вполне пригодной для истребления грязи температуры. Летела, летела… а потом иссякла, и я со всей своей невыразимой высоты шлёпнулась на пол.

- Матушка-барыня! – это Меланья.

- Госпожа Женевьева! – это Мари.

- Вот говорю же – всё может, - а это Евдокия.

Я открыла глаза и обнаружила себя на мокром-мокром полу. Ой, не только пол, а ещё и стены, и окна тоже. По стенам стекает вода, кое-где от той воды идёт пар. Такое ощущение, что всё немалое помещение кто-то душевно окатил кипятком из шланга, да хорошенько так, не жалея воды нисколько.

В дверь опасливо заглядывали мальчишки – что это тут творится.

- Это… как? – хрипло проговорила я.

- А это ты, - пожала плечами Евдокия.

- А чего вы… все мокрые?

- Убежать не успели, - рассмеялась Меланья. – Барыня, мы с вами мигом дом-то в порядок приведём, если вы ведунья! Это когда руками по половице – долго и трудно, а так – ничего, хорошо! И будет ваш дом самый-самый красивый!

- Только я что-то встать не могу, - и правда, еле поднялась на трясущихся ногах, оперлась на печь – которая, кстати, начала греться. Греться – это хорошо, пусть.

- Немудрено, - рассмеялась Евдокия. – Если ты необученная совсем, то это очень непросто. Ничего, научишься, у тебя тут можно много куда руки приложить.

Она права – научусь. И справлюсь.

Если вот так, с той неведомой силой – то можно здесь выжить, ой как можно. Даже в старом доме вдали от цивилизации. И я это сделаю, обязательно сделаю.

4. За работой

- Ей бы поесть, - Евдокия оглядела Меланью и Марьюшку.

- Сейчас сбегаю, - подхватилась Меланья.

- Погоди, посушу тебя.

Я сидела на полу и смотрела, как знахарка ведёт руками вдоль Меланьиного тела, и от рук её идёт пар. Так, о чём-то подобном мне рассказывали – что генерал вытащил меня из воды, а потом высушил, чтобы не замёрзла и не померла от переохлаждения. Вот, значит, как это делается. И что, я тоже так могу? Не верится. Но я ж тут их облила горячей водой, душевно так облила. И ничего, только ноги не держат, как тогда, после свары с братцами Воронами.

- А кто это у нас тут? – раздался с улицы звонкий молодой голос.

Дверь скрипнула и пропустила в сени, а потом и к нам ещё одну гостью – тоненькую, черноглазую-чернобровую, лет тридцати. На голове платок повязан, юбка с жакетиком синие, яркие, а поверх передник с карманом.

- Доброго тебе дня, Ульяна, - кивнула Евдокия. – Видишь – работа тут у нас.

Точно, это ж сестра купца Васильчикова. Или кто? Невестка? Жена младшего брата?

- Ой, вижу! И вам доброго дня! Хорошо-то как – дым из трубы! А кто тут всё облил? Дуняша, ты, что ль?

- Да вот наша барыня постаралась, - пожала плечами Евдокия. – Силищи много, а применить не умеет, хоть и дожила до немалых лет.

- Чудесно-то как! Значит, жить тут будете, да? Это же замечательно!

- А что ж тут замечательного? – я невольно улыбнулась в ответ на этот фонтан позитива.

- Так я же с Демьянкой об заклад побилась, перед тем, как ему уехать! И оказалось – моя правда! – сообщила Ульяна.

- И о чём же был тот заклад? – поинтересовалась Евдокия, досушивая Меланью.

- Он был уверен – барыня к нам жить пойдёт, потому что куда ей такую домину обустраивать! Она ж того, из знатных да благородных, те руками ничего не делают! А тут столько работы! А я сказала, что тот, кто привык своим домом жить, в чужой не пойдёт никогда, вот! Правда же, не пойдёт? – Ульяна смотрела своими чёрными глазищами прямо на меня.

- Не пойдёт, - улыбнулась я.

- Вот! Значит, Демьянка должен мне слиток самородный!

- А тебе на что тот слиток? – изумилась Евдокия.

- Я уж придумаю, - отмахнулась та. - Главное – я права была! Значит – давайте дальше всё делать, у меня тоже руки есть, помогу.

Я с трудом оторвалась от мокрого пола и распрямилась. Руки мелко дрожали.

- Сядь, болезная, - фыркнула Евдокия. – Фомка, Алёшка, несите лавку со двора! Можешь стоять – так попробуй посушиться, должно выйти.

Мальчишки принесли лавку, я плюхнулась на неё, хотя вообще её бы тоже ошпарить сначала. Но ничего, ошпарим, куда денемся. Нужно было