Диана Грин в своей статье о рецепции творчества и личностей русских женщин-поэтов XIX века[417] показывает, как созданные в мужской критике стереотипы женственности: дева-мученица (virgin-martyr), пассивная жертва (passive victim), неприметная женщина, «девушка без кавалера» (invisible woman, wallflower), беспутная женщина (disreputable woman), мужественная, мужеподобная женщина (masculine woman) определили поэтическую репутацию соответственно Е. Кульман, Ю. Жадовской, Н. Тепловой, Е. Ростопчиной и К. Павловой. Предвзятый подход к их творчеству, с точки зрения Грин, привел к тому, что оценки критики и в XIX, и в ХХ веке были пристрастны и некомпетентны. Писавшие о них не замечали их инноваций, а в тех случаях, когда их компетентность была неоспорима, оценивали ее как монструозную и неженственную.

Если вернуться к тридцатым — сороковым годам XIX века, то ясно, что созданные критикой для дискурса «женская литература» значения не могли не оказывать прямого и косвенного влияния на женщин-писательниц — и на их самоидентификацию, и на их творчество.

Понятно, почему, оценивая себя, они стремились говорить о своей скромности, отсутствии претензий, подчеркивать, что основным мотивом их писательства является стремление заработать деньги для содержания семьи и детей.

Выбор тем и героев произведений, конечно, тоже в определенной степени происходил с оглядкой на критические предписания. Как отмечает Келли, постоянное повторение в критике идей о женской интеллектуальной пассивности, о необходимости интеллектуального контроля со стороны мужчины сильно затрудняло для женщин-авторов репрезентацию в своих текстах фигуры самосознания или контролирующего автора-женщины[418].

Барбара Хельдт ставит вопрос и о том, не является ли постоянно встречающаяся в женской прозе и поэзии самозащитная ирония как бы «упреждающей реакцией» на восприятие «мужской» критики[419].

Постоянно предъявляя женской прозе претензии в неоригинальности, тривиальности, критика своими установками одновременно как бы и подталкивала ее на этот путь, с одной стороны, строго определяя, к чему женщина «предрасположена», и — с другой — активно осуждая тех женщин, которые делали попытку «выйти из круга» и писать не так, как «нормально» и допустимо для женщины.

Однако, как мы уже замечали, вытеснение женской литературы в маргинальность, в сторону от главного литературного потока, имело и свои преимущества — пренебрежение к «бабскому дилетантству» и «женской болтовне» создавало зону относительной свободы, которой, правда, воспользовались лишь некоторые писательницы. Надо заметить, однако, вслед за Дианой Грин, что большинство тех инноваций, которые встречались в произведениях женщин, не были отмечены критикой вплоть до самого последнего времени, хотя многие из них были (анонимно) использованы в ходе развития литературы.

Первые попытки «женской критики»

Очень немногие пишущие женщины каким-то образом публично реагировали на критику (опасаясь, вероятно, нарушить имидж скромной, пишущей лишь для прокорма детей) или сами выступали в качестве критиков. Однако такие примеры в 1840‐е годы были. И если Элеонора Земенцкая в статье о Жорж Санд[420] повторяла эссенциалистские оценки патриархатной критики и осуждала французскую писательницу за то, что усвоенная ею мужская гордость и мужское высокомерие заставили ее забыть об «истинных понятиях о обязанностях и предназначении женщины»[421] и «тихим слезам самопожертвования»[422] она предпочла желание «власти и господства»[423], то Александру Зражевскую можно было бы, пожалуй, назвать первым русским «феминистским критиком». По крайней мере, она одна из немногих, кто пытается отвечать на обвинения и насмешки мужской критики в адрес женщин-писательниц, замечая, что «в воспитании женщин, а не в природе их, невозможность сделаться Ньютонами, Декартами, Паскалями…»[424]:

Дайте женщине школу, подчините ее с детских лет труду, труду и труду, учредите женские университеты, кафедры и тогда посмотрите: дастся ли женщине сильный и тонкий рассудок, основательность, гениальность, изобретательность и переносчивость трудов[425].

Она пытается говорить о том, что женщины-писательницы не должны идти «избитой тропой и передразнивать мужчин»[426], защищает их право писать из собственного опыта[427], отстаивает возможность для женщин выйти из отведенного им «удела: будуара, уборной, гостиной» — в историю. Зражевская дает краткий обзор современной женской литературы, называя практически исчерпывающий список писательниц 30–40‐х годов; в другой статье она призывает женщин-литераторов к солидарности, к осознанию того, что мужчины «употребляют наши статьи, наши имена как лепные украшения, как мишурные прикрасы в своих журналах»[428], и предлагает больше не «действовать вразброд», а «собраться всем разом» и издавать свой собственный журнал[429]. Хотя свои профеминистские идеи Зражевская высказывает с массой оговорок, отдавая дань многим существующим предрассудкам, делая «шаг вперед, два шага назад», но при всем этом она ясно обозначает те проблемы, над которыми будет размышлять гендерно ориентированная критика вплоть до сегодняшнего дня.

Обзор критической рецепции женской литературы в 30–40-e годы XIX века позволяет понять, почему поэтесса Надежда Теплова начинала свое стихотворение «Совет» (1837), посвященное некой девице Д…ль, словами:

Брось лиру, брось, и больше не играй,

И вдохновенные прекрасные напевы

Ты в глубине души заботливо скрывай:

Поэзия — опасный дар для девы!

Женщина — поэт и автор в «зверинце» патриархатной критики

Александра Зражевская[430]

Александра Зражевская была прозаиком и переводчицей, но, на наш взгляд, подлинным ее призванием была (или могла бы быть) литературная критика. По крайней мере, ее немногочисленные критические рецензии обнаруживают боевой публицистический темперамент и написаны более живым языком, чем, например, длинный и в целом анемичный роман «Картины дружеских связей» (СПб., 1833). Кроме названного произведения, Зражевская написала еще пятитомный труд «Женский век», во всяком случае, она сообщает об этом в письме М. Загоскину, прося о содействии в его рекламе и распространении[431]. Роман так и не был опубликован, рукопись, вероятно, была уничтожена[432]. Возможно, отрывок именно из этого романа под названием «Женщина — поэт и автор» опубликован в 1842 году в журнале «Москвитянин»[433]. Текст включает в себя две главы: восьмую, которая состоит из переписки двух братьев Альмовых, и девятую, названную «Гостиная и утренние визиты». Несмотря на обилие героев и сюжетных линий (намеченных или угадываемых в этом отрывке), центром интереса здесь является не действие, а обмен мнениями, дискуссии, тема которых — искусство: литература, живопись, театр. Можно даже сказать, что это литературно-критическая статья в форме «отрывка из романа». Заметим кстати, что драматизация критического или публицистического текста, критика «в лицах», в форме диалога и полилога не так уж редко встречалась в это время на журнальных страницах.

Одним из