В этот миг что-то ударило меня в спину, и я повалился лицом на пол. Автомат выпал из моих рук, сильные пальцы вцепились мне в шею и стали душить. Мне чудом удалось вывернуться и оказаться к противнику лицом. Он снова впился в мою шею, злобно рыча. Рука сама скользнула к ноге и выхватила тесак, которым я приканчивал вампиров. Я взмахнул им, лезвие полоснуло по щеке противника, срезав ее до кости, как отбивную. Он заорал, откинулся назад, и я вспорол ему брюхо. Потом сел, но встать не успел. Перед глазами вспыхнуло, и бой для меня закончился.

Тусклая лампочка освещала мой ужин: бутылку «Распутина», банку тушенки и пять соленых огурцов на алюминиевой тюремной тарелке. Рядом лежала школьная тетрадка и шариковая ручка. ОНИ сказали, что палач тоже имеет право на исповедь.

ПАЛАЧ! Это – я.

Алексей был мертв. Серегу с Димкой прикончили в Большом Городе.

То, что мы ничего не знали, не смягчит моей участи.

«Для нас вы – насильники и убийцы», – сказал один из предводителей инфицированных, пришедший побеседовать со мной перед последним ужином. Он произнес много гневных, беспощадных слов, и я поначалу отвечал ему тем же, пока мне не открылась ВСЯ ПРАВДА.

Бактерии мутируют, сказал он. Эпидемия остановлена, точнее закончилась сама. Да, люди здорово изменились. Они теперь ведут в основном ночной образ жизни. Однако ученые смогли создать препараты, позволяющие инфицированным выходить из своих убежищ днем. Женщины беременеют, а те что были в положении до эпидемии, рожают детей. Жизнь продолжается, человечество не погибло.

И я должен понять, что теперь человечество это – новые люди, а не мы. Нас – старых – осталась горстка, но они не питают вражды к тем, кто внял голосу разума и человечности. Кто не стал убийцей и палачом. Они живут своими общинами и никто не трогает их. Старые и новые люди нужны друг другу, чтобы очистить Землю от скверны. Днем упырей уничтожают одни, ночью – другие. У них нет причин для вражды. А таких бешеных псов, как мы, они безжалостно убивают.

«Ты можешь представить, – сказал я ему, – что это такое, когда вбивают кол в сердце любимой жены, что такое насыпать мышьяку в йогурт грудной дочери… Чтобы спасти их! Избавить от страшной участи!.. Ты можешь понять глубину отчаянья пережившего это человека?!.. Можешь понять жажду мести, разрывающую грудь?! Бессилие и боль, которые я испытывал, думая о своей старшей?»

«Могу, – ответил он. – Я тоже лишился всех. Они выли и скреблись под дверьми родного дома, а я стонал и плакал, глядя на этих отвратительных живых мертвецов с чертами любимых мною людей. И у меня не было сил выйти и избавить их души от мук. Потом пришла команда и сделала это за меня. Я упал в обморок. А когда очнулся, похоронил их кости, и стал жить. Твои чувства не удивят никого, слишком многие пострадали».

«Мы не могли знать, что эпидемия прекратилась! – выкрикнул я. – Мы видели, как инфицированные превращаются в упырей, и для нас не было разницы между теми и другими!»

«И ты не видел записок, которые оставляли они, моля понять, разобраться?»

«…Видел… однажды… Но решил, что родители хотят хитростью спасти свою дочь…»

«Ага! И ты убил их, а ее изнасиловал!»

«Нет! Я не тронул ни одной вашей женщины! – истерически выкрикнул я. – И Алексей! И Серега с Димкой! Только Николай, но я думаю, он делал это потому, что сошел с ума».

Инфицированный криво усмехнулся.

«Ты наивен и не знаешь, что вытворяли эти гомики. Они отрезали мужчинам половые органы и выковыривали глазные яблоки. Прибивали член к доске и клали рядом по обе стороны глаза. Это была их метка. Снизу кровью жертвы они писали „хрен с глазами“. Они привязывали обнаженных женщин к стульям и метали в них ножи. Кто попадет в яблочко – прямо в сосок, тому стакан или оральный секс – на выбор».

«Я не верю тебе! Ты – политик и понимаешь, что двум расам на Земле не ужиться, старое должно уйти. Но чтобы его уничтожить, оно должно обрести образ врага. Вот, что я думаю. И ты не можешь знать, какой у них был уговор – стакан или секс…»

«Думай, что хочешь, таковы факты: результаты наших расследований и показания очевидцев…»

«Каких еще очевидцев!»

«Тех, кто был на месте преступления и кого они не нашли. – Он посмотрел на меня пристально. – A-а… ты не знаешь, что мы слышим во сне… Твои напарники уехали вовсе не потому, что вы поссорились, они бежали, зная, что скоро придет расплата, придем мы. Они видели много записок и скрывали это от остальных. Они уничтожены и сожжены. Жаль, мы не захватили их живыми, пожалели людей. А то бы их ждала жестокая казнь: их распяли бы на закате, а к утру они уже закончили бы собственное превращение. Желтый гной начал бы сочиться из их тел, и они стали бы корчиться и выть, пока не сгорели бы в солнечных лучах».

«Меня ждет такая участь? Ты для этого мне живописуешь ее столь подробно?»

«Нет, ты умрешь на плахе перед народом. Ты – палач, но ты честный палач и, надеюсь, последний. Люди жаждут видеть твою смерть, все те, кого вы сделали вдовами, сиротами, лишили детей. Ты не изуверствовал, и мы хотим, чтобы в нашем обществе с самого начала все было по справедливости».

Он помолчал.

«И потом… за тебя просила дочь…»

«Девочка жива!» – вскричал я и вскочил.

Мой собеседник толкнул меня обратно на топчан.

«Жива. Она – жена главы нашей администрации… Считай, президента. С центральной властью у нас пока слабая чисто формальная связь».

Я онемел.

«Но… Ей же всего шестнадцать…»

«Жизнь чертовски изменилась».

«…Я могу повидать ее?»

Мужчина покачал головой.

«Он запретил или она… не хочет сама?..»

«И то и другое».

«Можно написать ей записку?»

«Да. Но сначала прочтите ее письмо», – мужчина протянул мне запечатанный конверт.

Я вскрыл его.

«Милый папочка! Я люблю тебя! Люблю! Не хочу говорить о всем том, что ты натворил. Это ужасно! Если бы я могла спасти тебя! Но я бессильна! Бессильна! Прощай. Я настояла, чтобы тебя похоронили здесь, в Большом Городе. Я буду приходить к тебе, ухаживать за твоей могилой. Прощай мой любимый, мой несчастный…»

Слезы потекли из моих глаз. Я утер их обрывком рукава. Взял тетрадку, выдернул листок и написал ЕЙ