– Святые выси, Эллиот, ты когда-нибудь расчесывался?

– Нет. Когда я был волком, в расческе надобности не было.

– Но ты же ухаживал за собой как-то по-своему, по-волчьи, не так?

Он прожигает меня взглядом, и я понимаю, что права.

– Ухаживал, – выплевывает он.

Запустив пальцы в его спутанные пряди, я качаю головой.

– Черт побери, это невозможно. Похоже, придется сказать Фоксглаву, чтобы он отрезал все под корень. Хотя… – Я убираю его волосы со лба и наклоняюсь, чтобы разглядеть форму лица. Прищуриваюсь и пытаюсь представить его с короткой стрижкой. Было бы идеально, если бы дизайнер-парикмахер оставил длину на макушке и выстриг затылок, сохранив хотя бы часть выжженных солнцем прядей. Подавшись чуть в сторону, я собираю его волосы в хвост и снова оцениваю вероятный стиль. Наклоняю голову набок, и державшийся на честном слове узел развязывается, отчего пряди рассыпаются по моему плечу. Я отпускаю волосы короля, собираясь убрать собственные, как он вытягивает голову вперед.

И вдыхает.

Застигнутая врасплох его близостью, я замираю, губы Эллиота всего в нескольких дюймах от моей шеи. Затем, словно не произошло ничего необычного, он откидывается на спинку стула.

Мое сердце бешено колотится, пока я пытаюсь взять себя в руки. Выпрямляясь, спрашиваю:

– Что это было?

– Ты о чем?

Я бросаю на него многозначительный взгляд:

– Ты не можешь просто так нюхать людей.

Его взгляд становится отстраненным.

– Твои волосы пахнут ветром. Горами, снегом и деревьями.

Мои щеки заливает румянец, и остается лишь молиться, чтобы он не заметил.

– Ну, я большую часть вчерашнего дня провела на улице, – сбивчиво бормочу я. – Но в следующий раз будь осторожнее. Это неприемлемо. С Имоджен такое, возможно, допустимо… во время ухаживаний… Но со мной… я говорила тебе не пялиться на женщину, так вот с дыханием то же самое.

Он поднимает свой взгляд и устанавливает зрительный контакт, отчего мне становится жарко. Он изгибает уголок губ в ухмылке, но глаз, как я учила, не отводит.

– Черт возьми, Эллиот, – выдавливаю я с придыханием. – Ты все делаешь неправильно.

Несколько мгновений я слышу лишь свое колотящееся сердце и не могу отвернуться, попадаясь в его ловушку, как добыча. Внутри возникает какой-то неведомый мне трепет. Страх? Паника? Нет, непохоже. Волнение? И пульс учащается в мгновение ока. Нет, никакого волнения! Точно не из-за близости короля-волка!

– Мисс Бельфлёр, сомневаюсь, что так вы его причешете, – подает голос Фоксглав от двери и освобождает меня от пристального взгляда короля.

Я швыряю щетку на письменный стол и отхожу от Эллиота, скрестив руки на груди.

– Я сдаюсь. Если нужно, брейте его наголо.

Эллиот протестующе стонет, и я свирепо зыркаю на него в ответ.

– Сделаю все, что в моих силах, – говорит Фоксглав. – И кстати. Приехавшая карета оказалась не моей. На ней прибыли люди, и они отказываются уходить.

Мои глаза расширяются.

– Вы о ком?

– Некий Ричард Бельфлёр, – сообщает он, пожимая плечами. – Ваш родственник, полагаю.

Кровь отливает от моего лица, и сердце колотится уже по совершенно иной причине.

– Черт, – ругаюсь я. – Это мой отец.

Глава XX

Чтобы собраться с духом перед встречей с отцом, мне требуется провести несколько минут в прихожей. В глубине души я понимала, что в конечном итоге придется с ним столкнуться, но не рассчитывала, что это произойдет так скоро. Как он вообще меня нашел? Отдавая Берте письмо с новостями о моей новой работе, я не указывала местонахождение, просто сообщила, что мне предоставляют комнату и питание и я не вернусь.

И тут до меня доходит.

Нина. Сестра видела адрес, когда я только получила приглашение на собеседование. Она просила меня не ходить. Чувствую себя одновременно преданной и виноватой из-за того, что не отправила ей личное письмо с объяснениями. Однако беру себя в руки, делаю глубокий вдох и заставляю себя выйти через парадную дверь.

Очутившись снаружи, сначала обнаруживаю Серую и Чернобородого, они с суровыми выражениями сторожат вход, источая молчаливую угрозу, запрещают проходить в поместье. Обоим фейри, похоже, подарили новую одежду. Разумеется, они одеты не так элегантно, как король, но теперь на них чистые льняные рубахи и брюки по размеру. Когда я миную их, фейри мне кивают, но не отводят взгляда от новоприбывших.

Именно тогда замечаю отца, расхаживающего вдоль карет, оставленных на подъездной аллее, его же карета, запряженная четверкой лошадей, стоит в самом конце. Его лицо обрело свекольно-красный оттенок. Увидев меня, он прекращает метаться и от ярости выпучивает глаза.

– Что все это значит, Джемма?

Я останавливаюсь в нескольких футах от него и упираю руки в талию. Вздернув подбородок, я надеваю маску не послушной дочери, а ту, что приберегаю для выходов в город. Маску уверенности. Холодности. Надменности.

– Если ты получил мое письмо, то понимаешь, что это значит.

На мгновение он обнажает зубы и сжимает руки в кулаки.

– Ты не имеешь права посылать мне письмо с извещением о том, что устроилась на работу. Я запретил тебе искать работу, когда ты только об этом заикнулась.

– Мне восемнадцать, – возражаю я. – Ты не можешь запретить мне устраиваться на работу.

– Могу, пока ты живешь под моей крышей.

– В том-то и дело, отец. Я больше не живу под твоей крышей, в дополнение к новой должности идут комната, пропитание и приличное жалованье. Если снова пригрозишь отречься от меня, лишить наследства и дома, на этот раз ты меня не запугаешь.

– Тебе не хватило одного скандала? – злобно выплевывает он.

Я сощуриваю глаза.

– Не понимаю, каким образом трудоустройство можно прозвать «скандалом».

– Можно, если твой работодатель незнакомец, который предоставляет крышу и еду. Кто он?

– С чего ты взял, что это мужчина?

– Ты любовница, скрывающаяся в его загородном поместье? Вот в чем дело? Все, как тогда с виконтом Брекширским?

Виконт Брекширский. От знакомого имени давит в груди, легкие кажутся слишком маленькими, и начинает кружиться голова. Маска дает трещину.

– Когда ты усвоишь урок, Джемма? Если будешь бросаться к ногам занятых мужчин, то погубишь себя раз и навсегда.

Я прикусываю внутреннюю сторону щеки, желая физической болью приглушить душевную. На все пойду, лишь бы освободиться от вихря звуков, что пытаются пробиться в сознание, завладеть чувствами.

Соблазнительница.

Потаскуха.

Он не был твоим.

Отец делает шаг вперед, его голос превращается в жесткий шепот:

– Садись в карету.

Я закрываю глаза и на выдохе гоню воспоминания прочь. Когда открываю их, то даю ответ со всей решительностью и спокойствием, на которые способна.