Шрифт:
Закладка:
Украдкой загнул уголок страницы. Очень явно, конечно. И не всякий будет отгибать.
Похвалил себя за то, что обошелся без клякс, хотя мелкие чернильные брызги все равно присутствовали.
В уборной, умываясь перед сном, вырвал у себя волос и, вернувшись, незаметно вложил в «журнал». Ну, да! Смотрел с дочкой «Тетрадь смерти». А, как же?
Когда он вернулся, Гогель капал в ложечку лауданум.
— Григорий Федорович, вы передали папá, что это такое? — спросил Саша.
— Я ему написал, — сказал Гогель. — Но никаких указаний не было.
— Ясно. Я сам ему скажу.
— Александр Александрович! Это лекарство продается в любой аптеке. Абсолютно ничего страшного.
— Угу! А еще в Древнем Риме был свинцовый водопровод.
— Александр Александрович, есть предписание врача, и его пока никто не отменял.
— Хорошо. Есть чем запить? А то это ужасная гадость!
Стакан воды нашелся, и Саша старательно изобразил отвращение, проглотив в обще-то довольно приятный на вкус чай. И мысленно поздравил себя с тем, что не понадеялся на легальные пути.
Свечи потушили, и через полчаса генерал оглушительно захрапел.
Брегет Саша успел незаметно спрятать под подушку.
В детстве при подобных обстоятельствах он включал под одеялом фонарик и читал. Но свечку под одеяло не затащишь.
Прождал еще четверть часа и без пятнадцати одиннадцать сел на кровати. Володька, вроде, тоже дрых. А за окном вставала огромная желтая луна.
Он положил подушку на середину кровати, укрыл ее одеялом, прихватил часы, Корфа, одежду и ботинки и босиком прокрался в уборную.
Все-таки в уборной с креслами, столиком и подсвечником есть свои преимущества.
Зажег свечу. Оделся. Ситуация все больше напоминала пионерлагерь. Научить что ли Никсу мазать зубной пастой соседний отряд? Это Володьку что ли?
Увы! Пасты нет, а порошок совершенно не годится.
Почитать оставшийся час или погулять по ночному парку? Первое комфортнее, но может кто-то проснуться. Второе в общем-то даже романтичнее: луна, воздух и все такое…
Счел, что безопаснее немного переждать, пусть разоспятся.
Положил часы на столик перед собой и открыл Корфа.
Собственно, труд сей касался восстания декабристов, но начинался с предыстории, то есть тайного отречения младшего брата Александра Первого Константина Павловича и не менее тайного назначения наследником третьего брата Николая Павловича. Почему бы это не обнародовать, не понимал даже автор.
В общем, секретная рокировочка, посвятить в которую народ как-то позабыли.
Саша дочитал до длинного французского письма Великого Князя Александра Павловича и малодушно открыл перевод в конце, поклявшись вернуться к оригиналу, как только ватман и ножницы будут под рукой. На первый взгляд незнакомых слов в сем историческом послании было даже гуще, чем в «Лизетте».
Будущий Император Александр Первый писал другу детства, как его удручает перспектива занять ужасный престол этой страны, где порядка никогда не было и нет, все части управляются дурно, все воруют, а империя только и стремится, что к расширению своих пределов. Как сладко было бы отречься от этого мерзкого трона, окруженного льстецами и честолюбцами, переложить шапку Мономаха на какого-нибудь лоха и счастливо эмигрировать на туманные берега Рейна, потому что управлять в одиночку такой махиной все равно совершенно невозможно!
Почему несчастный император Александр Павлович так не воплотил столь романтическую мечту Саша узнать не успел, потому что послышался шорох, и ручка двери начала поворачиваться.
Глава 16
— Саша, я знаю, что ты здесь, — послышалось за дверью.
Голос был Володькин.
Саша открыл.
— Ладно, заходи!
Володя окинул его взглядом.
— Ты, куда-то собрался?
— На свидание.
— С барышней?
— Неважно, все равно тебя не возьму.
— А, если я Гогеля разбужу?
— Предатель!
— Будить?
— Вов, есть мирное решение. Ты сейчас ложишься спать, а я тебе потом рассказываю про свидание. Будет интересно.
— Хорошо. Еще одна глава про Гарри, и ложусь.
Было без пятнадцати двенадцать, когда Саша дошел до эпизода с покупкой магических предметов в Косом переулке, и Володька, наконец, отстал.
Саша отдал ему Корфа с поручением положить на место, взял ботинки и босиком прокрался мимо спящего генерала. Дубовая лестница слегка поскрипывала под ногами, но первого этажа он достиг благополучно.
Обулся и открыл дверь на улицу.
Половинка луны сияла над парком и освещала дорожки. Было прохладно и влажно. Пахло розами из матушкиного цветника и далеким морем.
Тьма и тишина. Ни звука поезда, ни далекой трассы. Только лесные шорохи.
В кабинете государя еще горел свет.
Саша метнулся от дворца и вскоре скрылся под сенью деревьев. Тропинка белела в лунном свете. Вдали, в окне Соснового дома зажглась свеча.
Он углубился в парк. Ветка хрустнула пол ногой. Где-то в вышине ухнула сова и пронесся темный силуэт то ли птицы, то ли летучей мыши.
Вот и хоромы Никсы. Саша подтянулся на руках и перемахнул через ограду террасы.
Николай открыл дверь.
— Ты, как часы, — прокомментировал он. — Все уже готово.
На круглом столике был развернут ватман с буквами и цифрами, а рядом стояло блюдце и свеча.
— Что надо делать? — спросил он.
— Погреть блюдце на свечке, — сказал Саша, садясь за стол. — Только аккуратно.
Никса подержал блюдечко над свечой, пока не обжегся.
— Не переборщи, — скомандовал Саша. — А то лопнет. Теперь переворачивай и ставь на лист попой вверх.
Брат исполнил.
— Теперь кладем кончики пальцев на блюдце и ждем, — объяснил Саша.
— И что случится?
— Оно начнет ездить по кругу.
— Само? — спросил Никса.
— Конечно. А потом можно вызвать кого-нибудь.
— И долго ждать?
— Раз на раз не приходится. Когда минут пятнадцать, когда полчаса, а когда и час.
— Говори потише, — посоветовал Никса и указал глазами на потолок. — Помни о Зиновьеве.
— Понятно. Memento mori. Я, кстати, твоего Корфа начал читать.
— И?
— Письмо Александра Павловича совершенно прекрасно. Точно: мастрид. Главное написано с полным пониманием политической обстановки и того факта, что в одиночку управлять всем этим бардаком не под силу даже гению. Ну, и чего бы было конституцию не подписать? Хотя бы одну из тех, что ему подсовывали. Подписал — и мечта сбылась — правишь не один. А, может, и вообще не правишь, а мирно любуешься природой на берегах Рейна.
— Ему подсовывали конституции?
— Конечно. И не ему одному. Вообще российские конституции делятся на те, что порвала Анна Иоанновна, сожгла Екатерина Алексеевна и интеллигентно не подписал Александр Павлович. Последний особенно любил это делать. Сначала поручал сочинить что-нибудь этакое просвещенное, а потом не подписывал. Мне известны
