Шрифт:
Закладка:
— Вы не такой, я знаю, — заверил голос резко контрастный мягкостью своей колким глазам, такой нежданно редкостной в этот сурово-торопыжный век.
— Кто вы? — в тон ему выдохнулось у Герасим Никодимыча.
— Олег Чертогов, он же О. Чертогов, а для друзей просто… но у нас с вами до этого не дойдёт.
Зачем-то пощупав уже ненужную пухлость кармана, Герасим Никодимыч огляделся в замкнуто просторном помещении, что оказалось довольно непустым. Вот уж нет!
Не то, чтобы толкучка, но что им надо — этим бесцельно (хм, ты уверен?), во всяком случае неспешно бродящим вокруг фигурам или тем статичным, выглядывающим на него из стекла в шкафо-будках с большими белыми цифрами на каждой?
Друг с другом посетители, казалось, не общались и даже те, за стёклами дверей не говорили в трубки международных телефонов, а лишь прилипчиво смотрели на него из будочного полумрака, как будто что-то ждали, но от него ли?.
К тому же, что он может дать им? И отчего вдруг они все Африканцы? Несмотря на свои куртки и пальто, а вон тот и вовсе в шубе.
— Это студенты? — вопросил он у Олега.
— Как я папа римский, — последовал неопределённый ответ.
— Извините, мне подумалось… может из университета.
— Мы все застреваем в университетах жизни, безвылазно.
При всей оракульности тона, в нём чувствовалась некая издёвка и тёмная ирония.
Герасим Никодимыч оторопело пригляделся к лицу под шляпой. Как мог он не заметить сразу вот эту хамовитую ухмылку лишь с виду дружелюбного лица?. Страшась услышать то, что он услышит, но и не в силах более терпеть свои невысказанные опасения, он спросил:
— Кто вы?
— Ну наконец-то! А то всё жду-жду: приступим или нет когда нибудь?.
Я тот, кто зла желает, но получается, как всегда, одно добро… Мы поняли друг друга? Ну, в смысле, на одной волне?
— Теперь уже вполне, совсем, конечно да.
— Ну и лады… И сразу к делу, мне нужен писарь, хозяйство большое, требует учёта, нужен глаз да глаз, а у вас к таким делам склонность. — Один из зрачков перевёлся на письменные принадлежности между ними:
— Составим контракт, вон и бумага завалялась, даже две. Нетроганные, — в голос закралось понятное им обоим обещание.
Герасим Никодимыч ощутил внутренний вздрог вызванный столь неприкрытым искушением.
— Я думал вам привычнее на пергаменте, — ответил он оттягивая время, — но вдруг решившись, проговорил, вернее вырвалось само, совершенно без спроса. — Нет.
— Два раза предлагать не стану, не та контора, сами понимаете. Однако из гуманным побуждений предупреждаю, там, — от правой из его кистей возложенных на столешницу в позе расслабленных кулаков, подскочил большой палец указывая вертикально вверх, однако это направление не задевало выбритой щеки говорящего.
Он, критически, сверил азимут торчания с невидимым Герасим Никодимычу пеленгом, пару раз незначительно изменил позицию верхней фаланги, но оба раза неодобрительно дёрнул всё так же незадетой и выбритой кожей, после чего опрокинул кисть запястьем книзу.
Палец остался торчать, не втягиваясь, но теперь уже указывал на соседний кулак в его по-прежнему расслабленной вальяжности:
— Там принято решение перекрыть вентиль вашей персональной трубы.
— Как перекрыть! — вскричал Герасим Никодимыч, как видно слишком громко.
Чернокожая тусовка безмолвных фигур замерла, поверхности лиц развернулись в сторону стола переговоров.
За герметично захлопнутой дверью ближайшей будки две светлокожие ладони распятернённо притиснулись к стеклу, изнутри, по обе стороны лица повёрнутого в общем направлении. Оно не прижималось даже носом, лишь поменяло цвет с фиолетового на выжидательно лиловый в мертвенном свете флуоресцентной лампы с потолка.
— Как перекрыть? — пресёкшимся шёпотом вскричал он снова. — За что?
— Им виднее, — с деланным безразличием отвечал О. Чертогов, — могу предположить лишь, слишком много бочек изволите катать не на кого нада, а те помолились куда следует.
Исчезнувшая было машинка вновь возникла на лоснящейся поверхности стола из ниоткуда и принялась кратко покатываться, туда-сюда, между стоящим кулаком и лежащим пальцем, но без малейших к ней прикосновений.
— Но как же? Ведь Майа Будду ещё не родила…
— Самоцитирование? Бесполезно. Найдутся акушеры и без вас.
— И мне уже так мало буковок осталось… — побелевшие в растерянности губы пытались отыскать хотя б малейший довод. Бесполезно.
— Да бросьте! Алфавит не аргумент, к тому же знаете вы его до Х, не дальше, не удосужились как надо зазубрить.
— Ч! Ш! — отчаянно, но всё также шёпотом воскликнул он, оторопев от несвойственной ему храбрости и изумляясь столь высокой планке нежданно достигнутых глубин.
Олег сдержал зевок:
— На знаках всё равно скапутитесь, этих порогов ещё никто не проходил.
Прозвучавшая истина безжалостно накрыла Герасима Никодимыча своей неоспоримостью:
— А… вентиль перекрыть… скажите… это больно?
— Спросите у Жерара Дюпардье.
— Может у Алена Делона? — попытался поправить Герасим Никодимыч.
— Да хоть у Джека Кеворкяна, — раздражённо отозвался Олег ЧертОгов (или ЧЁртогов? черт их разберёт) и с приятно хрустким щёлком подмигнул тем, что выглядело его правым глазом…
Со стола уютно заурчал мотор кабриолета. Приглушенно роскошный, прощальный звук… Или это Порш?
Герасим Никодимыч различал всего лишь три марки: волгу, запик, жигули.
Не поднимая глаз к опустевшему краю напротив, он скользнул рукой во внутренний карман подкладки на груди пальто, достать свой анти-ковидный намордник, который за все волны пан-лохотрона ни разу не сменял.
Посерело крапчатой пылью въевшейся в когда-то нежную голубизну, маска не скрывала факт пользования ею уж который год, отягчая обстоятельство ещё и заскорузлостью в определённых местах, но вместе с тем, порою, приносила облегчающее ощущение нивелирующей одинаковости и сопряжённости с общей массой…
Хотя в последнее время на него начинали оглядываться…
И в этом зачреватилось очередное отставание от изменчивых требований текущего момента общественной жизни…
Какой дальнейший эксперимент над глобализованным человечеством вынашивается в лабораториях Билла, якобы Гейтса?
Потерянной походкой он сделал шаг между собой и урной на полу и уронил в неё комочек ткани. А затем, всё ускоряясь, начал выгружать туда же испорченные бланки из кармана.
Они противились, пытались уцепиться за прикарманное сукно, но он безжалостно продолжал — вон! все вон пошли! — до окончательной, непоправимой пустоты мешочка под клапаном…
Африканцы смотрели молча карими глазами. Ни
