Наденька невольно жмется к косяку ворот.

– Да вы не бойтесь, Надежда Михайловна. Она у нас – не смотрите, что рога, – как овечушка, смирная.

Лизка подносит траву в кошелке, подставляет к задним ногам коровы низенькую скамеечку:

– Ну вот, теперь вы сядьте на скамеечку-то, а я буду чесать ей за ушами. Она у нас любит, когда чешут.

Наденька, подавляя в себе робость и неуверенность, шагнула вперед. Под босыми ногами хлюпнула навозная жижа. Корова, опустив голову в кузов, аппетитно жует траву; качаются рога – крутые, темные. А вдруг она пырнет этими рожищами? Сзади, в простенке ворот, сгрудились выжидающие дети. И словно подталкиваемая их угрюмыми, недовольными взглядами, она опять шагнула вперед. Вот и скамеечка. Корова по-прежнему стоит как вкопанная.

– Забыла я… надо вымя протереть.

В ту же минуту Лизка ныряет с тряпицей под вымя коровы, потом снова идет нежить свою Звездоню.

Наденька оробело садится на скамеечку, ставит меж колен подойник. Это она запомнила. А дальше что?..

У самого ее лица – огромный, то вздымающийся, то опускающийся коровий живот. В утробе что-то ворочается, урчит, как в кипящем котле. Жарко. Наденька легонько дотрагивается руками до вымени, гладит. Ничего, Звездоня стоит.

– Сели? – спрашивает Лизка.

– Ага…

– Ну теперь только дергайте за титьки. Эдака хитрость!

Жуткая тишина. Наденька слышит, как учащенно дышат у порога детишки, замерла Лизка, даже Звездоня как-то притихла, – все ждут веселого звона первой струи.

Она осторожно ощупывает соски. Прохладные, скользкие. Но пальцы вдруг стали непослушными, никак не могут захватить сосок.

– Ну-ко, я вам помогу. А ты, Звездоня, смотри у меня – не рыпайся, стой на месте.

Наденька чувствует, как шершавые пальцы девочки проворно забегали по вымени. Вот они ухватились за ее пальцы, уверенно зажимают их вокруг соска.

– Тяните, тяните вниз, – шепчет Лизка.

В ту же секунду теплая, тугая струя со звоном брызнула в подойник. Запахло молоком.

И пошло, и пошло.

«Дзынь, дзынь…» – весело выговаривает в подойнике.

И ничего страшного! Чудачка она – еще боялась. С чего это станет бодаться корова? Ей же, наоборот, приятно. Естественный процесс!

Вкусно обдает парным молоком, лицо разгорелось, а пальцам – тепло-тепло… Ах, как славно, как хорошо!

Корова дернулась, повела рогами… Наденька съежилась.

– Чего ты, глупая, стой! – вразумляет Звездоню Лизка.

Через минуту, когда все опять наладилось, Наденьке хотелось крикнуть: «Не косись, не боюсь – вот нисколечко не боюсь!..» Белая шапка в подойнике растет, как дрожжи. Вот она уже приближается к рожку. «Хорошая коровушка», – думает Наденька.

– Скоро ле? – сердитый голос с порога.

Это, конечно, тот – рыжик. Измучился, бедняжка.

– Скоро, скоро, любеюшко, – отвечает за нее Лизка.

Какая она добрая, эта Лиза! Давно ли еще плакала из-за этого самого «любеюшка»… Наденька как бы заново видела сейчас эту худенькую, в изношенном, полинялом платьице девочку. Ей бы в куклы играть, а она стоит где-то в темном навозном углу, безропотно и терпеливо обхаживает корову… Да-да, вот что она сделает… Серую кофточку ей отдаст, и то голубое платье тоже отдаст, и пояс можно с бантом. Вот обрадуется!

Мягко шипит, пенится под руками молоко. И вместе с ним какая-то тихая, убаюкивающая радость поднялась в душе Наденьки. Она любила сейчас и этих ребятишек, которым она даст молока, и самое себя, такую добрую и отзывчивую, и эту корову, которая понимает, как надо вести себя с незнакомым человеком. В эти минуты Наденька готова была забыть все обиды, причиненные ей в райцентре, и даже те постыдные, жестокие слова, которые она подслушала давеча в разговоре двух колхозниц.

– Теперича труднее будет… – откуда-то издалека доносится глухой Лизкин голосок. – Дак вы тяните, не бойтесь… А то можно и не продаивать. Мамка продоит.

– Знаю, знаю… – самоуверенно говорит Наденька.

Вот только бы левую ногу подвинуть. Совсем занемела – подойник давит. Немножко бы поправить, приподнять его… Она приподнимает за край подойник, тянет на себя… Руки скользнули… И Наденька с ужасом почувствовала, что опрокидывается. Голова ударилась о что-то мягкое, теплое… Крик от порога… Не помня себя, она вскочила на ноги. В глазах закачалось огромное деревянное днище… Белая лужа… Она рванула подойник на себя, заглянула в него. Пусто…

Где-то слева звонкое хлопанье:

– Вот тебе, вот тебе, окаянная…

Она поднялась было на корточки, но опять села.

– Она не ударила вас, Надежда Михайловна? – И вдруг голос Лизкин замер.

– Молоко-то наше… – охнула Лизка.

Наденьке страшно было взглянуть в лицо девочки.

– Ничего, ничего, Лиза, – заговорила она шепотом. – Я сейчас вот… сейчас достану…

Она встала, схватила подойник и, отвернув лицо от рыдающих, прижавшихся к косяку ворот малышей, выбежала со двора. У калитки, срывая трясущимися руками крючок, она увидела свои грязные, перепачканные навозом руки. Она поставила подойник на землю, стала вытирать их о передник. Ноги, подол платья – тоже в навозе… Надо воротиться, вымыться. Но детский плач словно кнутом стегнул ее. Она опять схватила подойник и побежала к соседнему дому. Заперто. Кинулась ко второму – заперто. У третьего, возле крыльца, на завалинке, она увидела худущую старуху, гревшуюся на вечернем солнышке.

– Бабушка, милая, – взмолилась Наденька, – выручи, продай молока.

Старуха удивленно вскинула на нее подслеповатые глаза:

– Что ты, родимушка, какое у бабушки молочко! Не удержали буренушку – зимусь продали. Сам-то, бывало, в лесу подкашивал, а сам со двора – и буренка со двора… Да ты чья будешь? Ничего не вижу, а по говоре будто незнакомая…

– Учительница здешняя.

– О, вишь ты… – понимающе кивнула старуха. – Нашего Митьку-сорванца учишь. А что, казенного-то не хватает, прикупаешь?

– Да я не себе, бабушка… А у кого тут можно купить?

– Да уж не знаю, голубушка, – вздохнула старуха. – Матрена да Марфа с коровами у сена… А тут бы в тех домах, – указала она черной, костлявой рукой, – есть коровушка, да они сами вприглядку едят: тремя домами одну держат…

Наденька медленно вышла на дорогу, повернула обратно. Но, пройдя несколько шагов, она остановилась. Что же скажет она голодным ребятишкам? Как взглянет им в глаза? А вдруг пришла мать? Нет-нет! Всю деревню обойти, а найти! На общий двор сходить!

И она, спотыкаясь, снова побежала от дома к дому.

Глава двадцать пятая

Анфиса, прочитав сводку, пытливо взглянула в распухшее от комариных укусов лицо Парасковьи:

– Что-то немного наставили.

– При нашем-то совете не больно разойдешься.

– Чего опять не поделили? Траву?

– А вот как есть траву. Что же это такое, Анфиса Петровна? Мы с утра на общем убиваемся, а он – в кусты… – Парасковья опасливо оглянулась кругом, вплотную придвинулась к