Правоведы России твердили тогда в своих книжках, что акт оправдания присяжными, их вердикт «Нет, не виновен» - это благодетельный абсолют права. При соблюдении судом своих обрядов оправдательный вердикт присяжных приобретал силу неизменяемого и неотменяемого решения. Александр III почел это новшество Александра II за уступку злокозненному вольнодумству, уступку роковую и легкомысленную, решив каждый случай провозглашения присяжными «Нет, не виновен» поставить под контроль коронных судей. По смыслу только что воспроизведенного письма единогласное признание коронным судом, «что присяжными оправдано лицо, несомненно виновное в предписываемом преступлении», должно было дать сенату право аннулировать оправдание и передать дело на рассмотрение новой элиты присяжных.

Далее в письме шло:

«Для обсуждения сего предположения необходимо иметь сведения, насколько часто встречаются случаи оправдания присяжными таких лиц, виновность коих, по мнению коронного суда, вполне установлена».

Представляя министру юстиции статистику и примеры оправдания по Самарщине (1890 - 1892 гг.), Анненков называет в ответном письме и дело Красикова [83].

Дело это более чем любопытно и вполне объясняет, почему Ленин, бесцеремонно прервав визит предприимчивого купца, ответил на его просьбы и посулы открытой неприязненной иронией: «Не могу, не мастер!»

Сколотив увесистый капиталец на грошевой скупке башкирских черноземов, купец Красиков «в чаянии огромных барышей увлекся постройкой вальцевой мельницы: снял у города Бузулука оба берега реки Самары, приплавил водой дорогие шведские механизмы, сложил мельницу. «Мельница вначале приносила большой доход, но с каждым годом возводились другие мельницы, спрос на помол стал уменьшаться, и в несколько лет мельница Красикова сделалась не доходной статьей, а бременем». Тогда Красиков, в том же чаянии огромных барышей, тайно спалил ее: мельница стоила ему 329 000 рублей и была «с переизбытком, в видах божьего денежного приросту» застрахована расчетливым хозяином.

Красикова взялись было судить - на этот случай в сводках российских стояла статья 1612-я, но присяжные отпустили купца на все четыре стороны. «Не было поджога. Бог дал, бог и взял» - такой была сурдинка их оправдательного постановления.

Рассказ о деле Красикова лежал передо мной на листе анненковского ответа министру. Но с этим ли делом приходил бузулукский хлебник к Ульянову?

Вентцель называла приметы дела: а) решалось оно в те годы, когда Ленин жил в Самаре; б) возбуждено было мужиками, пострадавшими от Красикова; в) защищал на суде богатея «негодный человек» Ященко.

Примету «а» подтвердил Анненков в ответе министру: купца «тягали по суду» именно в те годы, когда Ленин жил в Самаре. Примета «б» подала голос из другой архивной книги. Мельничной запрудой Красиков настолько высоко поднял воду в Самарке, что река, прорываясь за полотно почтового тракта, размывала и топила лоскутное одеяло мужичьих делян. Ходоков от «обче-ства» бедствующих приказчики купца гнали со двора ба-тожьем. Мужики зорились один за одним, бросали землицу и хлопотали кусок хлеба на мельничном кругу того же Красикова. За две недели до поджога мельницы хозяин поувольнял работников, но они нашли себе сильного - к сожалению, анонимного для нас - защитника, который и повел их дело. После же того как присяжные бросили купцу спасательный круг, оправдав его, защитник-боец двинул дело голытьбы другим руслом, вступив на положение третьего лица в тяжбу города Бузулука, искавшего с Красикова 16 000 рублей билетами кредитных установлений за арендное содержание двубережья реки Самарки.

Примета «в» нашлась в «Самарском вестнике». В № 104 за 23 декабря 1892 года под рубрикой «В царстве Фемиды» газета извещала читателей о выигрыше городом Бузулуком спорного дела у Красикова, а также о том, что проигравшая сторона через Л. Н. Ященко обратилась с жалобой в Саратовскую судебную палату.

Все сошлось.

Жил на Волге купец Красиков, денно и нощно плодил самоприбыльную копейку, отдавая ее в рост и в прирост, обирал мужиков-хлебопашцев, глумился над мужиками-работниками, угодил под суд, выплыл, а когда возникло новое - гражданское - дело, потянулся с просьбами и посулами к помощнику присяжного поверенного Ульянову. Ульянов показал на дверь. Купец - к Ящен-ко. Ященко проигрывает спор и пишет жалобу в Саратов.

Одни сомнения схлынули, пришли другие.

Ященко проиграл дело на отвлеченной идее справедливости, а - человеку. Кому ж, однако? Кто стоял на противоположном конце судебного спора, кто прикрывал нищую Россию в этом процессе?

Гиршфельд? Вряд ли, пожалуй.

Тогда Хардин? Этот бессребреник, донкихот, шестидесятник, в лучшем значении этого слова, мог, конечно, стоять и на стороне Бузулука и на стороне крестьян, разоренных Красиковым. Кстати, он был земцем и нередко оборонял города, посады, общины деревень в судебных перепалках.

Но только ли он? А его помощник - азартный, непримиримый полемист, друг голодных и обездоленных? Мог и помощник! Могли оба: земский деятель Хардин - город Бузулук, его помощник Ульянов - нищая Россия. Крестьяне. Батраки. Сельские пролетарии…

Вновь отправляюсь непрошеным гостем к Фаине Фи-липовне. Занимаем те же полюсы, что и при первой встрече: я - на стуле, Фаина Филипповна - в глубине парусинового кресла. Тотчас же открываю свои карты:

- Убедите, ради бога, Фаина Филипповна, что впервые Ленина вы слышали именно в суде!

- Убедить? С удовольствием. - На лице Фаины Филипповны - светлой тенью лукавая застенчивая улыбка. - Надеюсь, у вас где-то записаны самарские адвокаты?

- А как же. - Лезу в карман, чтобы добыть записную книжку. - Вот… Позерн, Тимрот, Клеменц, Робус-тов… Десять присяжных поверенных. Михайлов, Козьмо-демьянский, Лобанов - это частные…

- А помощники?

- Кроме Ленина, Попов, Агапов, Белоцерковс-кий…

- Белоцерковский! Гляные в свой вадемекум: что там поставлено против Белоцерковского? Константин Филиппыч? Филиппыч? А я? Вот-вот, это мой родной брат. Он-то и затащил меня на речь Ленина. Оба они - помощники, обоим - все в новинку. Вы понимаете?

Течение диалога перебивает новая тема: Кони, Тей-тель, Анненков - та мизерная часть круга практиков русского права, кому были тягостны крайности царизма.

В ответном письме министру юстиции Анненков предстает в лучшем своем качестве: умница, тонкий политик, умеющий скрытно защищать даже рискованные позиции. Не разделяя министерского предположения о реформе суда присяжных, он представляет в монаршие верха не то, чего бы там хотели. Пример с оправданием бузу-лукского мукомола не говорит о «красных» настроениях, о «бунте» присяжных - свободу и честное имя незаслуженно получает купец, а не социалист и не еретик.

Спрашиваю:

- Вам не кажется, что можно говорить о загадке Анненкова? Он во многом не разгадан…

- Я так не думаю… В самарском председателе я видела главным образом хорошее. Другое дело - его дочь Мария, неодолимо рвавшаяся