Шрифт:
Закладка:
Забыв про свое намерение высказать учителю еще некоторые пожелания относительно занятий с сыном, он обратился к управителю и приказал немедленно возместить ему деньги, которые он потратил вчера в ресторане «Кин-суй» (счет он уже передал в контору).
— Не думаю, чтобы муж был против, раз это нравится мальчику,— заметила виконтесса, беря в руки пяльцы, и начала неторопливо продергивать иглу сквозь натянутый шелк. Говорила она таким тоном, будто обращалась сама к себе.— Ведь это большое несчастье — не иметь возможности делать то, что хочешь. Пусть мальчик занимается тем, к чему его влечет. Было бы неразумно мешать его склонностям. Я не хочу вмешиваться в ваши занятия. Если бы даже муж что-либо запретил, я бы отменила его запрет. Я не предъявляю к Тадафуми никаких требований относительно его будущего. Пусть станет тем, чем хочет. Я буду рада любому его выбору. И если ему ради службы или долга придется покинуть меня и отправиться куда-нибудь далеко, я готова примириться с этим. Я согласна на все, лишь бы он не забывал меня. Пусть хоть раз в день вспоминает меня в дальнем краю. Только раз в день. И я буду счастлива.
В словах виконтессы не было ничего особенного. То же самое на ее месте могла сказать любая мать. Но для такой молчаливой женщины это был невероятно длинный монолог, хлынувший из ее уст, словно поток, прорвавший плотину. Сёдзо слушал как зачарованный, и каждое слово казалось ему исполненным особого смысла и значения.
Глаза ее снова засверкали странным, загадочным блеском, в них была и затаенная грусть и едва сдерживаемая страсть. Она опустила пяльцы на колени и устремила взгляд на Сёдзо, но казалось, что она не видит его, а смотрит куда-то в пространство, и лицо ее светилось восторгом, который был больше похож на восхищение возлюбленным, чем сыном. Непонятное волнение охватило Сёдзо, и он отвел взгляд в сторону. Из всего сказанного виконтессой его больше всего поразили слова, относившиеся к мужу. Виконтесса, никогда не позволявшая себе обронить ни одного замечания, идущего вразрез с волей мужа, сейчас открыто посягала на его авторитет.
Снизу, с дороги, извивавшейся по отлогому склону, донесся гудок автомобиля. Он возвещал о возвращении виконта. Лицо виконтессы приняло свое обычное бесстрастное выражение. Шум автомобиля приближался; госпожа Ато отложила вышивание и, не удостоив даже взглядом молодого репетитора, с которым только что так дружески беседовала, встала и, грациозно ступая по китайскому ковру цвета морской воды, пошла встречать мужа.
Тадафуми простудился. Они с учителем ходили ловить бабочек и дошли до деревни Коса, а на обратном пути попали под сильный дождь, и мальчик промок до нитки. После этой прогулки несколько дней стояла сырая погода, воздух был насыщен влагой, все время как будто собирался пойти дождь, но настоящего дождя больше не было, лишь изредка на землю падали крупные холодные капли. У мальчика держалась высокая температура; занятия пришлось временно прекратить. Сёдзо не отходил от постели больного, хотя ему дорога была каждая минута, ибо за время пребывания в Каруидзава он собирался систематизировать свои записи по архиву, с которыми он возился в Токио. Дачный сезон уже подходил к концу, а у него еще далеко не все было сделано. Тем не менее он теперь целые дни проводил с мальчиком, как бы желая загладить свою вину, так как считал, что Тадафуми простудился по его оплошности. Мальчик же был в восторге, что за ним ухаживает Канно-сан, и ни на минуту не отпускал его от себя.
Виконтессе, как и всегда в такие дни, когда портилась погода и становилась невозможной игра в гольф, приходилось то и дело принимать гостей. Все же она ухитрялась время от времени с марлевой повязкой на лице появляться в комнате больного. Таким образом, теперь Сёдзо встречался с ней по нескольку раз в день. Разговор всегда шел об одном и том же. Какая температура у Тадафуми. Снизилась на две десятых? Это хорошо. А что он ел? Что пил? Чего он просит? И ни одного слова, не имевшего отношения к мальчику. Но говорила виконтесса с необычным воодушевлением, словно болезнь ребенка доставляла ей какую-то радость. Когда она, тихонько приоткрыв дверь, крадучись проходила по комнате и склонялась над кроватью больного, иногда трудно было понять, на кого устремлены ее глаза, странно светившиеся в это время, как два светлячка: на сына или на его учителя. На третий день болезни Тадафуми, вечером, они оба находились в комнате мальчика. Больной спал. Но вот он резко повернулся во сне, и пузырь со льдом, лежавший на лбу, упал на подушку. Виконтесса и Сёдзо одновременно нагнулись, чтобы положить пузырь на место, и руки их невольно встретились. Вместо холодных твердых кусочков льда Сёдзо почувствовал под своей ладонью что-то теплое, мягкое и бесконечно нежное. Но виконтесса, как бы ничего не заметив, своим обычным тихим и ровным голосом стала извиняться, что на него свалилось так много забот из-за внезапного отъезда в Токио нанятой сиделки. На следующий день, ссылаясь на занятость, Сёдзо все утро не появлялся в комнате больного. Днем ему передали, что по телефону звонила Тацуэ и настоятельно просила его сегодня прийти к ней. Взяв с вешалки макинтош, Сёдзо поспешно вышел на улицу. Было холодно, шел дождь.
На вилле Масуи в гостиной, словно зимой, пылали дрова в камине. Ни Мацуко, ни Марико не было видно. Забравшись с ногами в кресло, у огня сидела в одиночестве Тацуэ. В лице ее не было ни кровинки, она выглядела больной.
Присаживаясь у камина, Сёдзо спросил, здорова ли она, потом добавил:
— Ужасная погода, не поймешь — не то дождь, не то снег!
Тацуэ медленно повернула голову, посмотрела в широкое раздвижное окно с темно-розовыми шерстяными гардинами и неплотно задернутыми кружевными занавесями. Взгляд у нее был вялый, безразличный. Если бы мороз разукрасил сейчас оконные стекла ледяными узорами, вероятно, и это ее оставило бы равнодушной.
— Ты что, больна?—спросил Сёдзо.
— Нет, и не думаю болеть,— резко сказала она.— А вот вы, кажется, из учителя превратились в сиделку. Ваша преданность своему питомцу выше всяких похвал.
Сёдзо понял, что Тацуэ обижена на него. Два дня назад она тоже звонила, но он попросил передать, что не может подойти
